А. Борисенко. «Ностальгическое чтение»

Мне захотелось написать об этой книге, любимой в юности, и я, конечно, потянулась к книжной полке. Там, рядом с толстым, потрепанным томом 1959 года издания (три романа: «На западном фронте без перемен», «Возвращение», «Три товарища»), стояла простенькая небольшая книжица, выпущенная в 1993 году в серии «Дамский роман» (?!), которую я купила, чтобы иметь, наконец, в доме полный текст «Трех товарищей». Всю юность я читала это произведение без нескольких последних страниц — в моем заслуженном томе они были выдраны. Правда, выдраны в недостаточном количестве, чтобы оставить надежду на благополучный исход — Пат уже умерла.

Дальше начинаются чудеса. Я очень, очень давно не перечитывала «Трех товарищей». Но с первых же строк поняла, что с книгой что-то случилось. А ведь мне казалось, что перевод тот же... Пришлось доставать мой ветхий зачитанный фолиант. Там значилось: перевод И. Шрайбера и Л. Яковенко (впоследствии я обнаружила, что в библиотеке Мошкова тот же текст подписан: «пер. И. Шрайбера и Л. Яковленко под ред. Р. Плотникова»). В «дамском романе» — копирайт 1993 года, перевод И. Шрайбера, в гордом одиночестве.

К чему все это буквоедство, спросите вы? Терпение, я подхожу к удивительной и непостижимой загадке.

Новая редакция перевода, сделанная, очевидно, И. Шрайбером — т.е. одним из авторов первоначального текста, — или уж, по крайней мере, с его согласия есть не что иное, как изощренная диверсия. Я сличала тексты и не верила своим глазам: там, где была лаконичная четкость формулы, встала рыхлая, неловкая фраза, размазанная, как манная каша по тарелке. Где была плавность и ритм — перебои и косноязычие. Жестоко пострадал синтаксис.

Вот несколько примеров:

Локамп, Кестер и Ленц обгоняют на своем обманчиво-невзрачном автомобиле шикарный бьюик. «Кто мог подозревать, что за такой смешной наружностью скрыто могучее сердце гоночного мотора!» В новом варианте фраза звучит так: «Никто из них не мог додуматься, что внутри смехотворного сооружения бьется великое сердце — отличный гоночный двигатель!» Разжевано и выплюнуто.

Дальше — больше: «...вдруг, словно по мановению какого-то духа, открылась вторая дверца «бьюика». Из нее высунулась стройная ножка с узким коленом, а затем (sic!) вышла девушка и медленно направилась к нам».

(Было: «Но внезапно, прежде, чем он успел открыть рот, распахнулась вторая дверца бьюика. Выскользнула узкая нога, мелькнуло тонкое колено. Вышла девушка и медленно направилась к нам».)

В старом добром переводе Патриция в ответ на замечание Локампа, что она «слишком молода», говорит: «Слишком молода? Это не то слово. Я нахожу, что нельзя быть слишком молодой. Только старой можно быть слишком».

Новый вариант: «Слишком молода! Это только так принято говорить! По-моему, человек никогда не бывает слишком молодым. Напротив, он всегда слишком стар».

Иногда «редактора» заносит особенно неудержимо.

Было: «Прошло уже много времени с тех пор, как я был вот так вдвоем с женщиной, у меня не было опыта. Я привык общаться с мужчинами».

Стало: «Уже Бог знает как давно я ни с кем не был вот так вдвоем и уже утратил навык подобного общения. Другое дело контакты с мужчинами — тут у меня было куда больше опыта».

Увы, я не могу объяснить любознательному читателю, в чем тут дело. Может быть, перед нами печальные результаты попытки перекроить книжку в «дамский роман» (а то и в gay fiction, если судить по последнему пассажу). Интересно, что злокозненная правка исковеркала лишь часть книги, а именно главы с первой по шестую и с двадцать шестой до конца. Конечно, как читатель я вздохнула с облегчением, но ведь должно же быть какое-то объяснение этой частичной экзекуции? Поленились уродовать весь текст, надеясь, что заинтересованные лица, в свою очередь, поленятся заглядывать в середину?

Что это было — мелкое мошенничество? Или, как говорили Ильф и Петров, головотяпство со взломом?

Но вернемся к роману. И обратим внимание на еще один парадокс: у себя на родине Эрих Мария Ремарк почти забыт, у нас же широко известен и популярен. В предисловии к изданию 1959 года написано, разумеется, что он близок нам как писатель-демократ, «обличающий социальное зло во всех его проявлениях». (А читательницы «дамского романа», очевидно, должны любить произведения Ремарка за стопроцентную женскую смертность.)

Можно найти и другие объяснения. Например, все герои «Трех товарищей» — очень пьющие люди, что не может не импонировать русской душе.

И ночные гонки по горным дорогам — какой же русский не любит быстрой езды?

И изящные афоризмы, которые так утешительно порой цитировать: «Принципы надо нарушать, а то какое от них удовольствие», — говорит последний романтик Готфрид Ленц. И он же утверждает: «Когда есть цель, жизнь становится мещанской и ограниченной». (И вряд ли кто из почитателей Ремарка удержится, чтобы не воскликнуть, увидев из окна кладбище: «Вы только подумайте, господа, какое местоположение!» Так говаривала хозяйка пансиона, несравненная фрау Залевски...)

Еще, быть может, дело в том, что в нашей стране Ремарк достался тому поколению, к которому вернулась простая, освобождающая истина: человек всегда важнее идеи. Романтическому поколению, которое, заболев, обращалось не к врачам, а к друзьям (и друзья, разумеется, прописывали проверенное лекарство). Поколению, которое легко отмахнулось от воинского салюта и гражданской панихиды — лишь бы играл им надежды маленький оркестрик под управлением любви.

«Страна не пожалеет обо мне, но обо мне товарищи заплачут»...

Именно об этом написана лучшая книга Ремарка. Любовь и дружба в ней равны и неразделимы. В сущности, это одно и то же — единственное оружие перед лицом одиночества и хаоса, — обращенность к другому человеку. Не к человеку вообще, не к человечеству, нет, — любая абстрактная идея оборачивается пустотой. Именно к этому, неповторимому, дорогому тебе, такому беззащитному перед жизнью и смертью...

«Мужчина не может жить для любви. Но жить для другого человека может». Так говорит Роберт Локамп, главный герой «Трех товарищей».

Ремарк, казалось бы, не оставляет иллюзий своим закаленным и разочарованным героям. Неисправимый циник Фердинанд Грау рисует на заказ портреты покойников («— ...Но ведь некоторые страдают по-настоящему? — Конечно, но они не заказывают портретов...»), шальная пуля сражает неунывающего Ленца, Кестеру не удается сохранить «Карла», умирает от туберкулеза хрупкая Пат. Но дружба и любовь неколебимы, безупречны, не затронуты сомнением и фальшью.

Что говорить, умел Ремарк заморочить юные головы.

...Cемидесятый год. Моя молодая мама больна туберкулезом. В лесочке у туберкулезной больницы ее друзья дерутся за честь пить после нее из стакана...

Наша приятельница ворчала тогда по поводу околобольничных пикников: «Одну девочку уже загубили по кабакам». Она имела в виду Патрицию Хольман.

...Кто скажет, что такое слава?

Ремарку повезло: последних романтиков не бывает. Всегда рождаются новые.