Е. Нарбут. «Переводчики романа Э.М. Ремарка "Искра жизни" о своем труде»

В данном разделе мы представляем четыре точки зрения на перевод романа Э.М. Ремарка «Искра жизни». Важно подчеркнуть, что все переводчики работали независимо друг от друга; ни один из трех переводчиков начала 90-х годов не использовал первый перевод, выполненный К. Гончаруком и В. Неклюдовой. В какой-то мере перевод Р. Эйвадиса можно рассматривать как творческую реплику в споре с В. Котелкиным, а вариант М. Рудницкого — как еще одно прочтение романа известным и опытным переводчиком.

Проведенный нами анализ четырех переводов наглядно подтверждает различия в подходах переводчиков к переводимому тексту, различия в их концептуальных переводческих установках. Обращает на себя внимание тот факт, что переводчики словно отрицают возможность использования текстов лагерной прозы на русском языке в качестве так называемых текстов-доноров. Нам представляется, что если на сознательном уровне переводчики и не стремились к подобному обогащению словаря своих переводов, то на подсознательном уровне они использовали вокабуляр русской лагерной прозы (см. выше нашу статью «Роман Э.М. Ремарка «Искра жизни» в контексте текстов-доноров»).

Несмотря на то, что первый перевод романа, выполненный в 1966 году, подписан двумя фамилиями, мы приводим интервью только с К. Гончаруком, так как именно он является фактическим переводчиком романа, а В. Неклюдова привлекалась им лишь в качестве помощника.

Мы надеемся, что приводимый нами материал окажется полезным для создания так называемой эксплицитной теории художественного перевода (подробнее об этом см.: Лысенкова Е.Л. За строкой перевода: (переводчики Р.М. Рильке о своем труде) / Отв. ред. Р.Р. Чайковский. — Магадан: Кордис, 2002. — 124 с.).

Всем переводчикам было предложено ответить на вопросы следующей анкеты:

1. Когда Вы впервые прочитали роман Э.М. Ремарка «Искра жизни»?

2. Каковы были причины, побудившие Вас взяться за перевод этого романа?

3. Как долго Вы работали над переводом?

4. В какой мере при работе над переводом Вы учитывали другую немецкую литературу о концлагерях (например, роман Б. Апица), ее переводы на русский язык; русскую лагерную прозу (А. Солженицын, Е. Гинзбург, В. Шаламов и др.)?

5. Как Вы относитесь к идее текста-донора? (Под текстом-донором мы понимаем не какой-либо конкретный текст, а некую совокупность текстов близкой тематики, которые могут послужить источником решения многих задач, возникающих при переводе соответствующего оригинала.)

а) Должен ли переводчик в своей работе знакомиться с переводами других произведений на сходную тематику?

б) Возможно ли использование русской лагерной лексики (например: «отдыхательный пункт») при переводе романа Э.М. Ремарка «Искра жизни «? Считаете ли Вы возможным использовать произведения русской лагерной литературы в качестве текстов-доноров?

в) Какие трудности у Вас вызывали реалии лагерного быта при переводе?

6. Как Вы относитесь к тому факту, что сегодня в одном магазине этот роман продается в трех разных переводах?

7. Знакомы ли Вы с другими переводами этого романа (в том числе с первым переводом, выполненным в 1966 году К. Гончаруком и В. Неклюдовой)?

8. Как Вы оцениваете место этого романа в творчестве Э.М. Ремарка?

К.Ф. Гончарук

1. Впервые я прочитал роман Э.М. Ремарка «Искра жизни» на немецком языке в 1960 году в г. Кисловодске. Это была отдельная книга, которую мне привез мой товарищ из ГДР.

2. Взяться за перевод этого романа меня побудило несколько причин. Во-первых, до 1960 года я уже с большим интересом прочитал романы Ремарка: «На Западном фронте без перемен», «Три товарища», «Время жить, время умирать», «Черный обелиск», «Триумфальная арка», которые явились для меня откровением в стиле изложения (предельная правдивость, отображение жизни, реальность образов, пронзительная эмоциональность). Во-вторых, к 1960 году у меня уже накопился достаточно большой опыт переводов научной и технической литературы, связанный с моей учебой и научно-исследовательской работой на химическом факультете Ленинградского государственного университета. Умение предельно точно, без искажения духа и буквы оригинала передать на русском языке содержание научных статей привело меня к мысли взяться за перевод художественного произведения интересного для меня автора. В-третьих, к этому времени я начинал возвращаться к жизни после тяжелой, продолжительной болезни (воспаление суставов) и искал любой доступный мне способ вернуться к творческой умственной деятельности.

3. Над переводом романа «Искра жизни» я работал год. Сначала я сделал литературный перевод I главы романа и показал его редактору альманаха «Кубань» (Краснодар). Редактор пришел в восторг, и издательство заключило со мной договор на перевод всей книги, чтобы повысить тираж альманаха до уровня всесоюзного. В течение 1965 года я перевел все главы романа и передал в альманах, который опубликовал роман в журнальном варианте.

Для ускорения процесса перевода по моей просьбе мне стала помогать библиотекарь Кисловодской курортной библиотеки Вера Неклюдова, бывшая в годы фашистской оккупации Кисловодска (1943 год) переводчицей в местном отделении гестапо.

Альманах «Кубань» печатал роман во 2, 3, 4, 5 номерах за 1966 год. В экземплярах журнала для меня на вступительной статье к роману во 2 номере за 1966 год главный редактор С.А. Маркосьянц и члены редакционной коллегии сделали надпись: «Дорогому Константину Федоровичу Гончаруку от редакции журнала «Кубань» с самой сердечной благодарностью за внимание и доверие к нам и наилучшими пожеланиями от всего сердца».

4. Я читал русскую лагерную прозу (А. Солженицын, Е. Гинзбург, В. Шаламов), но при переводе напрямую ее не учитывал.

5. На мой взгляд, переводчик должен быть широко образованным по данной теме человеком, но работать творчески в строгом соответствии с идеей, стилем и языком автора. Привносить реалии русской лагерной жизни (например, мораль, лексику) в жизнь другого государства, других людей, другого времени считаю неуместным.

При переводе реалии лагерного быта не вызывали у меня особых затруднений, однако эмоциональное воздействие текста оригинала было настолько сильным, что, например, при переводе сцен пыток, мне, самому прошедшему через серьезные испытания болью, приходилось пить валерьянку.

6. Публикация перевода романа «Искра жизни» в 60-е годы в едином государственном издательстве была невозможна по следующим причинам: во-первых, в романе, наряду с острым отрицанием идеи фашизма и диктатуры нацистской партии, проповедовались идеи демократического устройства государства и свободы личности; во-вто-рых, в романе шла речь о системе лагерей; в-третьих, освобождение узников описываемого лагеря осуществлялось американскими войсками. Все эти темы тогда в СССР были запрещены. Поэтому публикация романа была возможна только в журнальном варианте (как в моем случае), когда запретные темы просто опускались.

Полная публикация романа стала возможной только при устранении в стране диктатуры партии и идеологической цензуры. В новых социальных условиях разные переводчики, даже не зная друг друга, опубликовали новые переводы романа. Поэтому в современных условиях наличие трех разных переводов, отражающих разные условия жизни выдающегося литературного произведения, можно только приветствовать.

7. С другими переводами романа, к сожалению, не знаком.

8. Роман «Искра жизни», по-моему, яркий социально-публицистический роман, это вершина творчества Ремарка, книга для всего человечества.

В. Котелкин

1. Впервые получил и прочитал роман «Искра жизни» в 1955 году, но перевод пролежал 30 лет, поскольку по идеологическим соображениям роман был запрещен, так как в романе нацизм и коммунизм стоят на одной ступени.

2. Во-первых, Ремарк — классик мировой и немецкой литературы, истинный пруссак, изгнанный из Германии, католик, не еврей, вынужден был эмигрировать из своей страны и так никогда уже в нее не вернувшийся, так как был гордым и принципиальным до конца.

Во-вторых, роман был опубликован под влиянием американцев в 1952 году, в годы «холодной войны». Немцы вообще не принимали эту книгу, да и сейчас ее стыдятся.

В-третьих, язык Ремарка. Почему произведения Ремарка используют в университетах? Потому что у Ремарка прозрачный язык, языковая норма. Язык Ремарка имеет прозрачный синтаксис, его легко переводить, и он понятен, поскольку не отяжелен сложными конструкциями.

3. —

4. Не учитывал и не использовал. Во-первых, это опасный путь в работе переводчика. Во-вторых, произведения на лагерную тематику были табу в 50-е годы.

5. а) Считаю возможным, но не считаю необходимым в работе. Нужно стараться переводить без сносок, объясняющих понятие того или иного слова, однако это не является основным в работе переводчика.

б) Нет, считаю невозможным использование при переводе романа «Искра жизни» арго или блатного сленга, поскольку это два разных народа, две разные культуры, непохожие друг на друга. Вся ответственность за соответствия ложится на переводчика.

6. —

7. Нет, с другими переводами не знаком, поскольку не считаю это нужным. Если не переводчик, то не берись.

8. Далеко не первое с точки зрения художественной ценности. В Германии этот роман практически неизвестен. Главным произведением Ремарка считаю роман «Три товарища».

Р.С. Эйвадис

1. Роман прочитал в начале 80-х годов.

2. Мне захотелось перевести его по нескольким причинам. Во-первых, я в то время сам пытался писать, более или менее сознательно подражая Ремарку. Во-вторых, тема мне очень близка (мой дед побывал в нескольких немецких концентрационных лагерях, в том числе, возможно, в Бухенвальде). В-третьих, захотелось перевести что-нибудь «современное» (до этого я переводил «Сиддхартху» Г. Гессе). В-четвертых, я понимал, что не много найдется переводчиков, которые вообще имеют моральное право браться за такую работу. Я имею в виду то обстоятельство, что в нашей профессии все же относительно мало мужчин, а побывавших в армии — и того меньше. А перевод такого романа требует знания языка военных команд, множества военных реалий, армейского быта и т. п. Наконец, далеко не каждый переводчик умеет переводить диалоги (а я, на мой взгляд, неплохо это делаю, специально учился этому у разных писателей. Цитирую себя самого: «Покажи мне, как ты переводишь диалоги (и описания природы), и я скажу, переводчик ты или нет».) И в армии я тоже был. Два года без отпуска и увольнений, так что прочувствовал это «удовольствие» по максимуму.

3. Над переводом работал около полутора лет (побывав предварительно в Бухенвальде и подробно записав свои впечатления в дневнике и прожив около месяца в Оснабрюке, который отчасти описывается в романе).

4. Не могу сказать, что я как-то специально имел в виду другую немецкую литературу на данную тему и ее переводы на русский язык. Наверное, она, отложившись в сознании, каким-то образом влияла на мою работу, но главное для меня все же — текст оригинала. Кое-что из русской литературы на эту тему я в процессе работы пытался читать, надеясь найти соответствующую лексику, но мне это очень мало помогло.

5. Разумеется, я ничего не имею против «текста-донора». Полезно все, что облегчает работу.

а) Знакомиться ли с переводами других произведений на сходную тематику? Почему бы и нет, если есть время. И, что еще важнее, приличные переводы.

б) Использование русской лагерной лексики и русских лагерных реалий при переводе «Искры жизни» Ремарка считаю варварством, высшим проявлением невежества переводчика. Я, например, даже никогда не напишу в переводе «зарплата», а напишу «заработная плата» (не говоря уже о таких понятиях, как «зека» (несклоняемая аббревиатура) и тем более «зеки», которыми мой московский коллега Михаил Рудницкий — переводя нейтральное «Häftling»! — превратил свою «Искру жизни» в фарс, в пэтэушно-самодеятельную пьесу).

Это уже азы переводческой науки. Во всяком случае, так считается в ленинградско-петербургской переводческой школе.

в) По поводу трудностей при переводе реалий лагерного быта привожу цитату из своего же ответа на «ремарковскую анкету» профессора Чайковского: «Вызывала ли трудности (если да, то какие) передача образных средств, используемых Ремарком?»

Разумеется, вызывала. Прежде всего, перевод окказионализмов. В ряде случаев приходилось принимать «политические» решения, т. е. просто придумывать что-то, чтобы выйти из положения. Так, например, часто повторяющийся глагол «abspritzen» в значении «сделать смертельную инъекцию» пришлось перевести как «обезболивающий укол» в сочетании с разными глаголами («влепить», «сделать», «получить» и др.), ибо в этом выражении непременно должен быть элемент разговорности и цинизма, это должен быть юмор висельников! «Сделать смертельную инъекцию», как написал кто-то из моих московских коллег, совершенно неприемлемо хотя бы потому, что звучит в высшей степени нелепо — как будто это изъясняются воспитанницы пансионата для благородных девиц или ученые-медики...

То же самое пришлось сделать с существительными «Leichenkommando», «Leichenwagen» и др., т. е. придумать эквивалент за заключенных (или эсэсовцев!) с определенной долей цинизма, представив себе, что бы они сами еще могли придумать: «похоронная команда», «катафалк» и т. п.

Или, например, при переводе жаргонизма «Eier» в значении «деньги», пришлось искать эквивалент в довоенном русском языке — «хрусты» (с ударением на последнем слоге), ибо вся сегодняшняя аналогичная лексика — «бабки», «башли», «капуста» и т. д. — слишком современна для лагерного капо Хандке, немецкого уголовника времен второй мировой войны.

Примеров можно привести множество — на этих примерах можно было бы построить (что и сделал автор этих строк) целый курс перевода окказионализмов и разговорной лексики».

6. То, что в одном магазине можно купить три разных перевода романа, с одной стороны, радует (в брежневские времена если выходил один перевод, то все остальные переводы автоматически приговаривались к «пожизненному заключению», а эта единственная версия далеко не всегда отвечала основным требованиям, предъявляемым к переводу), с другой стороны вызывает боль за читателя, которому часто достается не перевод, а, по сути, пересказ переводчика-нелитератора. Еще одна цитата из упомянутой анкеты: «В настоящее время имеется несколько переводов отдельных романов Ремарка (3 перевода «Трех товарищей», 4 перевода «Возлюби ближнего своего» и т.д.). Считаете ли Вы такую переводную множественность благом или злом? Почему?»

Отвечая сразу на два пункта — 9 и 10, могу с уверенностью сказать, что если бы была возможность выявить на конкурсной основе лучшие переводы (а если постараться, то это вполне возможно!), то следовало бы переиздавать только их\ Зачем читателю эта «множественность» бракованной или еле-еле дотягивающей до уровня художественности переводческой продукции?.. Зачем способствовать клевете на автора? Ибо даже посредственный перевод — это уже клевета).

7. Я знаком только с переводами Котелкина и Рудницкого. О существовании перевода Гончарука и Неклюдовой узнал от Вас. (Должен сказать, что с большим сомнением отношусь к «коллективному творчеству» переводчиков художественной литературы. Не представляю себе, как ДВА переводчика могут переводить ОДИН роман!.. Даже перевод нехудожественного текста требует большой редакторской работы по унификации, не говоря уже о романах. Ведь Ремарк писал один, а не в сотрудничестве с Томасом Манном или Анной Зегерс!).

8. Роман «Искра жизни», увы, не самое удачное произведение Ремарка. Однако это все же серьезное произведение, сохранившее свою актуальность.

М.Л. Рудницкий

1. Роман «Искра жизни», в отличие от других вещей Ремарка, прочел довольно поздно — в начале 90-х годов, когда калужское издательство «Библио», сперва заказавшее мне предисловие к пятитомнику Ремарка, потом предложило еще и перевести этот роман. Как я сейчас понимаю, издательство (как и я, грешный) просто не знало о существовании других переводов, так что мне повезло.

2. Помимо предложения издательства, главных побудительных причин оказалось две. Во-первых, актуальность романа для тех времен, я то считал, что он раньше и не мог быть напечатан — из-за еврейской темы и из-за лагерной. Однако, начав работу, обнаружил, что по меньшей мере один перевод, оказывается, есть — не тот, который Вы упоминаете в вопросе № 7. И перевод этот настолько возмутил меня своим качеством, что побуждение перевести самому только укрепилось.

3. На такие вопросы обычно отвечают уклончиво: «Три дня и всю жизнь». Во всяком случае, не быстрее, чем перевожу другие романы других хороших писателей. Кстати, считаю, что у Ремарка в нашей стране репутация автора «второго сорта» (по сравнению, допустим, с «первосортным» Хемингуэем — если брать то же примерно время) — только «благодаря» очень посредственным переводам.

4. Это самый трудный вопрос. Немецкую литературу вообще не учитывал, Б. Апица не читал ни в оригинале, ни в переводе, так уж вышло, простите. А русскую — конечно, но не «специально», что ли. То есть я во время работы над переводом и пока готовился к этой работе, по-моему, ничего специально не читал, пару раз заглянул только в «Ивана Денисовича», чтобы вспомнить свои ощущения от прочитанного давно. Но в памяти, конечно, были и Солженицын, и Шаламов, и Евгения Гинзбург, и многое другое еще из прочитанного в «Самиздате» еще в 60-е годы. Другой вопрос, как этими запасами надо было пользоваться, но это уже в пятом пункте.

5. Боюсь, целеустремленное «составление» (хотя бы мысленно) текста-донора (то есть некоего лексического слоя, контекста) привнесет в перевод, во-первых, что-то коллекционерское, во-вторых, утяжелит его этим ощущением преднамеренно собранного материала. В связи с этим на вопрос 5а отвечаю: переводчик должен сделать все, чтобы внутри текста оригинала и своего перевода ощущать себя «по-свойски», чтобы там не было реалий, про которые он не знал бы, как их назвать или описать. Если для этого нужно изучение какой-то еще литературы — специальной ли, художественной ли, значит, он должен ее изучить. Если же у него нет ощущения «неуюта» от обитания в тексте (оригинала или своего перевода), то он ничего специально искать не должен. Главное тут — не зажаться, не ущемить собственной внутренней свободы, если она есть, конечно. Это как у актеров: если он способен жить в «предлагаемых обстоятельствах» (допустим, пьесы «На дне»), значит, ему не обязательно идти с экскурсией в ночлежку. 56. Я и по сей день не знаю, верно ли поступил, «впустив» в текст Ремарка совершенно советское понятие «зек». Тогда, на волне всеобщих разоблачений, когда дозволено, наконец, стало говорить о типологических сходствах гитлеризма и сталинизма, мне казалось это уместным. И сейчас, относительно недавно просматривая перевод для книжного издания, я от этого своего решения не отступился. Правда, у меня в переводе эти «зеки» все же перемежаются узниками, арестантами, заключенными и т. д. Что же до остальных вещей, то касаемо реалий (каптерка, плац, барак, шмон, баланда и прочее) — я уверен, что это так и должно в переводе называться, как оно по-русски в концлагере называется. Но есть слова, которые еще глубже укоренены в лагерной жизни (я, например, долго колебался со словом «шнырь», потом все-таки взял и его), то тут нужна осторожность, ибо в конце концов так ведь и весь текст можно на «феню» перекатать. Мое общее ощущение такое: все эти лагерные слова не должны лезть на первый план и заслонять собою общечеловеческое, которое в этом романе (как и во всей хорошей лагерной литературе) все-таки преобладает. Лагерная лексика («отдыхательный пункт» — это что, реалия наших лагерей? Или Вы это у меня вычитали? Быть не может, это ведь не по-русски. Обязательно на это мне ответьте, пожалуйста) должна существовать на уровне знаковой, время от времени напоминать читателю, где он находится, вот и все. По крайней мере, применительно к данному роману я считал такую установку правомерной: ведь и Ремарк писал его, зная о лагерной жизни довольно мало, гораздо меньше Апица, Солженицына и Шаламова. И этот оттенок его лагерного дилетантства, считаю, должен был в переводе остаться.

6. Признаюсь честно, я заглядывал только в один перевод (Котелкина, кажется, еще с кем-то). Он меня ужаснул, но раз его издают, значит, у издателей есть на это свои резоны. Считаю, что наличие трех переводов — это очень хорошо, это дает возможность читателю при желании их сравнить и что-то понять про художественный перевод вообще.

7. Частично ответил в пункте 6, перевода К. Гончарука и В. Неклюдовой не знаю, где он был напечатан, хорош ли? Вообще был бы Вам признателен, если бы Вы мне библиографию русских переводов «Искры жизни» выслали. Не подумайте, что я игнорировал эти переводы, это никакое не чистоплюйство с моей стороны, просто специально я их не искал, а когда начал работать, уже и не хотел искать — я в себе стилистически роман уже «слышал» и боялся, что чужие интонации меня собьют с толку.

8. Я частично писал об этом во врезке в журнале «Нева», считаю, что по части черного юмора и тяготения к гойевскому гротеску роман этот — в сочетании с такой темой — для европейской послевоенной литературы, безусловно, новаторский. Адорно сказал, что после Освенцима нельзя писать стихи. Но ведь неясно было, как после Освенцима писать и прозу — особенно про Освенцим. Так что для Ремарка это был очень мужественный шаг на совершенную терра инкогнита. Считаю, что он, по меньшей мере, не проиграл в этом бою с неведомым материалом, сумев сохранить и авторский почерк, и верность своей поэтике, и характерный для себя выход на уровень того, что называется нравственной проблематикой и общечеловеческими ценностями. Это не лучший его роман, но и отнюдь не худший, и вообще не из слабых его книг.