«Гэм»

В Ганновере Ремарк пишет второй роман. При его жизни это произведение не публиковалось, сам писатель о нем никогда не высказывался. Рукопись была обнаружена в архиве Ремарка, что само по себе примечательно: в отличие от многих заметок литературного и личного характера, а также значительной части корреспонденции, он ее не уничтожил.

Ремарк писал «Гэм» на обратной стороне гранок своего журнала, что позволило Томасу Шнайдеру датировать роман периодом весна 1923-го — лето 1924 года. На время написания «Гэм» указывает и небольшой рассказ Ремарка, опубликованный в журнале «Югенд». Гроза в нем бушует так, словно копирует тропический ливень в романе. Хотя порядок действий автора мог быть и прямо противоположным.

Почему нам так важно знать, когда был написан роман? Потому что «Гэм» как единственная крупная вещь в прозе, созданная в ганноверские годы, показывает, к какому броску в своем творчестве готовится Ремарк. Художественными достоинствами «Гэм» не отличается, в биографии же Эриха Марии это чуть ли не веха. Ремарк прозревает тематику и нащупывает свой стиль. Главная героиня рождена пеной «ревущих и золотых» 1920-х годов. Места действия экзотичны и рассеяны по всему миру. Герои романа сражаются, любят, ищут смысл своего существования в Каире и Париже, в Коломбо и Сингапуре, на аннамских берегах и в Гонконге. Уже в «Гэм» — как и позднее во всех больших романах Ремарка — они задаются «вечными» вопросами, пытаются разгадать загадки, задаваемые нам жизнью, любовью, смертью... Уже в «Гэм» тон повествования меланхоличен, экстатические приливы счастья сменяются смутным ощущением катастрофичности земного бытия. Однако повествуется обо всем об этом уже иным языком; с ним мы уже знакомы по двум-трем зарисовкам той поры. Рассказывая о странствиях и приключениях Гэм, автор не углубляется в психологию своей героини, зато не скупится на краски в размашистом описании ландшафтов, пускается в пространные размышления о смыслах жизни, с упоением живописует детали быта восточных народов.

Напрасно читатель будет искать в «Гэм» тематически стройную, законченную композицию. Он не найдет ее, и этим роман разительно отличается от крупных произведений Ремарка, контуры которых начнут возникать в его воображении года через три-четыре. Фабула не блещет неожиданными поворотами, более того, местами ее можно назвать пошловатой. То, что было задумано, скорее всего, как роман становления молодой, ищущей себя женщины, теряется в описании сомнительных эротических переживаний. Роману явно не хватает весомости, автор пока отказывается рассказать о своем видении глубоких потрясений в жизни общества, еще не решается преодолеть в себе запрет на изображение того, что пришлось пережить на кровопролитной войне и в первые веймарские годы. Отсюда очевидная неуверенность в построении сюжета, а благостный финал, как и некоторые другие эпизоды, слишком красив, чтобы его можно было воспринимать как фрагмент реальной жизни.

Прелестен и заманчив экзотический мир, в который рассказчик решил повести своих читателей. Тогда, в 1920-е, такое решение прямо-таки напрашивалось. Свен Годин путешествовал по Северной Америке, Японии, Монголии и Сибири, вызывая своими репортажами мощный приток писем на страницы веймарских газет. Сенсацией стали исследования Нансена, Амундсена и Нобиле в ледовых пустынях Арктики. Фантазию европейцев будоражили Африка и далекая, чужая Азия. Не подлежит сомнению, что Ремарк следил за этими событиями с самым живым интересом. Сомерсет Моэм и Джозеф Конрад уже успели привести в восхищение англосаксонскую публику, и некоторые из их романов уже лежали на книжных полках в немецком переводе. Альфред Дёблин («Три прыжка Ван Луня», 1915), Герман Гессе («Демиан», 1919, и «Сиддхартха», 1922), Лион Фейхтвангер («Еврей Зюс», 1924) и, не в последнюю очередь, Клабунд («Меловой круг», 1925) противопоставили интеллектуалам Старого Света, ввергнутым мировой бойней в глубокий душевный кризис, кодекс нравственных заповедей и философских принципов Азии. По сравнению с «Гэм» это были, конечно же, шедевры мировой литературы, и Ремарк, безусловно, читал некоторые из названных книг. Правда, вздохи европейских пессимистов от культуры, повернувшихся спиной к гуманистическим традициям собственного континента, можно было расслышать в ремарковских текстах и раньше.

Неудивительно, что интерес к жизни и культуре других народов сопровождался оживлением расистских взглядов. В то время как философское понимание мира неграми, китайцами, индусами, арабами излагалось на теоретическом уровне с восторгом, описание быта народных масс, их жизни в портовых и больших городах редко обходилось без ноток высокомерия. Без ссылок на зовы крови, врожденное чувство мести, дикие инстинкты не обошелся и автор «Гэм». В 1920-е годы Европа и не думала отказываться от своих колониальных замашек. Призывы антисемитского характера, псевдонаучные объяснения «странностей» в сексуальном поведении, интерпретация культурных особенностей как обусловленных биологическими причинами — все это находило у населения многих стран нашего континента широкое одобрение.

Пересказать содержание романа нетрудно. Молодая женщина по имени Гэм кочует по континентам, колеблясь в своих чувствах между тремя (и более) мужчинами, в поисках женской идентичности и счастья. Мы ничего не узнаем о ее происхождении и социальном окружении, зато для нас абсолютно открыты ее мысли о предназначении женщины, о любви, о жизни вообще. Гэм скачет верхом по пустыням, пересекает моря, бродит по базарам и портовым городам, беседует с индусами, арабами и метисами, выходит целой и невредимой из нешуточных переделок и вызывает у всех появляющихся в романе существ мужского пола страстное желание обладать ею. Ибо повсюду «бунтует кровь». Гэм красива и эротична, беспокойна и движима жаждой жизни. Свистят пули, разыгрывается немудреная детективная история. Последний из любимых мужчин гибнет, спасаясь от погони. В конце романа мы находим Гэм в швейцарском монастыре хоть и одинокой, но глубоко умиротворенной: «Жизнь — это всё. Гэм ни о чем не думала, она просто шла и жила этим. Жизнь — это всё... Я ощущаю... божественное чувство... мир молод, как я... И пока я ощущаю себя, мир существует... Пока я живу собой, я живу всеми...»¹

При всей сумбурности сюжета в романе встречаются удачные пассажи, а описания природы и отдельных эпизодов куда как лучше, чем в первом его романе. «Бедуины в бурнусах кофейного цвета торопливо проскакали мимо. От них пахло верблюжьим навозом и пустыней. За мавзолеями мамлюков кавалькада вытянулась длинной вереницей на фоне невероятно чистого неба и помчалась во весь опор, будто намереваясь взять небо штурмом». Не было в «Приюте грез» и характерного для экспрессионистов соединения в одном ряду «разноликих» глаголов и прилагательных, что нередко делает действие гораздо более динамичным: «Огромное ночное небо хлынуло внутрь, захлестнуло комнату волнами синевы и серебра, следом влетел ветер, залепетал, запел, порывисто дыша, небо — словно узкая, твердая ладошка, а ветер — смуглый, жаркий шепот». Уже в «Гэм» Ремарк использует метафоры и сравнения, которые станут его «фирменными» в более поздних романах: «Затем к дороге подступили джунгли, побежали по сторонам тысячами гибких бамбуковых стволов. Вначале они перемежались рисовыми полями и чайными плантациями, но скоро автомобиль очутился в мрачном лесном туннеле, который зверем напрыгнул на него и накрыл своим тяжелым черным брюхом». «Конусы огня летели впереди точно гончие псы, оплескивая дорогу блеклым коварным заревом».

Отметим, что эпизодически Ремарк побуждает читателя взглянуть на окружающую его суровую социальную действительность: «Без самообмана структура общества распадалась, ведь все колеса и колесики прилежно вертелись и жужжали лишь по причине всеобщего самовнушения, всеобщей убежденности, что в этом кое-что есть, что без колесиков не обойтись. Вот так все эти существа — директора, чиновники, рабочие и продавцы — вплетались в сети деятельной жизни. Мерилом их ценности было прилежание, а прилежание — это такой пустяк!»

Но прежде всего роман «Гэм» любопытен тем, что в нем возникают те основные мотивы в мироощущении героев, которые Ремарк будет постоянно варьировать в своих более поздних произведениях: одиночество («А потому любая встреча — приветствие, посланное из тьмы во тьму, медленное движение мимо другого человека...»), тщетность любви («Ничто не было столь беспощадно, как любовь; утративший свободу чувств терял и того, кому он приносил их в жертву»), фатализм гуманиста («Простейшая из истин, оказывается, гласила: все хорошо и правильно. Кто остается верен себе, не ошибается. Тот, кто теряет себя, обретает мир. Обретший мир находит себя»).

Ранний, неопубликованный роман навсегда останется близок и дорог его создателю. Об этом свидетельствуют, в частности, имена, которые Ремарк присваивал своим героям. В романе «Жизнь взаймы» — это Клерфэ, в «Триумфальной арке» — Равик; этим именем он часто будет подписывать свои письма к Марлен Дитрих в 1930-е и 1940-е годы. Наконец, имя Лавалетт — таково оно у третьего возлюбленного красавицы Гэм — он поставит под рядом своих рецензий и личных писем. Ремарк любил игру с именами не только в личной переписке, но и тогда, когда выбирал их для своих произведений, делая это с особым тщанием. Поэтому не случайно во втором его романе появляются имена, которые он будет использовать потом в своем творчестве, а также в очень интимной переписке. Романом «Гэм» он ступает на путь, по которому пойдет как художник слова.

Почему главное действующее лицо романа — женщина? Во всех последующих произведениях это будут мужчины. В двух первых опубликованных больших романах — «На Западном фронте без перемен» и «Возвращение» — изредка фигурируют солдатские матери, остальные женщины — и их немного — обрисованы как объект эротических переживаний фронтовиков и солдат, которые вернулись домой с войны. В других романах героиням хотя и отведена важная роль в развитии сюжета, однако и Рут Холланд («Возлюби ближнего своего»), и Патриция Хольман («Три товарища»), и Жоан Маду («Триумфальная арка»), и Элизабет Крузе («Время жить и время умирать»), и Лилиан Дюнкерк («Небеса не знают любимчиков»), и неизлечимо больная Элен («Ночь в Лиссабоне») — в конечном счете всего лишь мощное эхо любовных страстей, испытываемых героями мужского пола. А вот почти на все, что происходит в «Гэм», читатель смотрит глазами женщины.

Возможно — но это чисто умозрительное предположение, — необычный для Ремарка угол зрения подсказала ему встреча с женщиной, пришедшаяся на ганноверскую пору его жизни. Именно тогда он познакомился с Ильзой Юттой Цамбоной, горячую сердечную привязанность к которой он испытывал долгие годы. В письмах и дневниках он называет ее Йоханнесом или Петером, для друзей она — Жанна. Цамбона была красива, как с картинки, одевалась элегантно, она холодновато-эротична. Внешне выглядела так, как многие ремарковские героини, например, Патриция Хольман, более других похожая на Ютту Цамбону: узкий овал лица, большие глаза, высокая, стройная. Тип женщины, действовавший на Ремарка магнетически. Когда он познакомился с двадцатидвухлетней танцовщицей и актрисой, та уже была разведена.

Письменных свидетельств о их первой встрече не сохранилось, тем не менее точно известно, что она состоялась в 1923 году, в те дни и недели, когда уже писался роман «Гэм». 14 октября 1925 года они поженились в Берлине. Первое время, несомненно, были очень привязаны друг к другу, однако буржуазно-идиллическим этот брак не назовешь. Ремарк продолжает встречаться с другими женщинами, Ютта Цамбона — с другими мужчинами. Через три недели после бракосочетания в письме своей подруге Эдит Дёрри, дочери человека, под началом которого он работает в журнале «Шпорт им бильд», Ремарк так писал о мотивах, подвигнувших его на женитьбу: «Это был все-таки странный шаг. Я лишний раз убедился, что все писатели врут. В моем поступке было куда больше просто человеческого, нежели эгоистического желания насладиться счастьем... Понятие счастья для меня так изменилось с течением лет: вместо юношеского стремления утолить жажду и пр. — теперь радостная готовность бросить вызов безумствам бытия. Даже брак, кульминационный момент в жизни каждого нормального гражданина, не повлиял на этот мой настрой. Рядом со мной теперь человек, который, может быть, души во мне не чает, и я постараюсь убрать с его пути все мерзкое и безобразное...» Ремарк оставался верен своему обету на протяжении десятилетий — и после того как брак распался.

Некоторое представление о том, как складывались отношения в этом браке, можно получить, читая мемуары Лени Рифеншталь. В своих заметках она касается той поры, когда слава еще не пришла к Ремарку и не изменила стиль его жизни. О встрече с молодой четой в берлинские годы рассказывается тоном добродетельной дамы, не скрывающей своего возмущения увиденным, и оно, надо сказать, никак не свидетельствует о гармонии в этом браке. Писатель и его жена пришли к Рифеншталь — она еще поставит себя на службу нацистскому режиму и удостоится обожания со стороны самого «фюрера», — чтобы познакомиться с кинорежиссером Вальтером Руттманом. «Поначалу настроение у всех было приподнятое, мы пили вино и шампанское, веселились, в общем, от души. Фрау Ремарк была так заманчиво обаятельна, что вскружила Руттману голову. Что ж, пусть немножко пофлиртуют, думала я. Меж тем чувства явно брали верх над рассудком, в какой-то момент Руттман и фрау Ремарк поднялись из-за стола и, оставив меня наедине с ее мужем, удалились в другой, менее освещенный угол комнаты. Сидя рядом с Эрихом, я видела, как он пытался заглушить ревность вином. Я не знала, что мне делать. Своим поведением парочка поставила меня в тупик... Неожиданно "отщепенцы" появились перед нами, и фрау Ремарк сказала мужу: "Ты выпил слишком много. Домой меня проводит господин Руттман. Увидимся позже". ...Возвратившись в комнату, я увидела рыдающего человека. Постаралась утешить Эриха — нервы у него совсем сдали. "Я люблю свою жену, люблю до безумия. Мне нельзя ее терять, жить без нее я не смогу". ...В свете раннего утра он выглядел развалиной с человеческим лицом». По словам Рифеншталь, Ремарк приходил к ней в поисках жены недели две подряд, чуть ли не каждый день, верил в чудо, говорил, что готов ее простить, лишь бы она вернулась... заливал свое горе коньяком.

Схожую картину из тех лет, что предшествовали публикации знаменитого романа Ремарка, рисует Аксель Эггебрехт, молодой сотрудник журнала «Вельтбюне». Повстречав однажды — в 1928 году — чету Ремарк в одном из питейных заведений на Шверинерштрассе, он получил приглашение продолжить возлияние у Ремарков на квартире. «Дома он священнодействовал, смешивая изысканные напитки. Мы сидели перед очень большим аквариумом, всех своих рыбок он называл их зоологическими именами... Когда ближе к утру я собрался уходить, она одна проводила меня до дверей. Так начался длительный адюльтер с Жанной, женой Эриха Марии Ремарка. У него была, как я вскоре понял, связь с другой женщиной. К нам он относился с невероятной толерантностью».

В таких упрощенных, с креном в мелодраматизм, описаниях, созданных много лет спустя и не без самолюбования их авторов, есть, наверное, своя доля правды. Следует, однако, признать, что этот брак не был моногамным, а также предположить, что Ремарк, человек крайне чувствительный и склонный к ревности, сильно страдал, зная о любовных интрижках своей жены. К тому же Джулия Гилберт приводит в своей книге сногсшибательное заявление Ютты Цамбоны о том, что «Ремарк зачастую оказывался в их браке импотентом». Что ж, при тех количествах алкоголя, которые употреблял Ремарк, не следует удивляться, что его мужская потенция подчас давала сбои. Если, однако, допустить, что «сбои» и в самом деле были достаточно серьезной проблемой, то тогда придется сказать, что брак распался вовсе не по этой причине.

Еще до брака, а также во время брака с Юттой, время от времени рядом с ним появляется еще одна женщина, о которой мы узнаем из писем: Бригитта Нойнер. Ремарк познакомился с ней в Берлине. Письма к Бригитте написаны рукой жизнерадостного, несентиментального, остроумного человека. Очевидно, эта связь не сопровождалась душевными муками, не носила разрушительного характера. Такие эротически игривые связи действуют на него даже благотворно. Это — другая сторона любви и симпатий, более открытая и простая, нежели жизнь бок о бок с капризной светской красавицей.

Ганновер помогает Ремарку шагнуть вверх и по карьерной лестнице. В 1924 году он устанавливает контакт с Берлином, где выходит элегантный и интеллигентный журнал «Шпорт им бильд». На рубеже веков его основал и возглавил Курт Дёрри, участник первых Олимпийских игр современности. Первенец немецкой спортивной журналистики принадлежит теперь издательству «Шерль», но редактирует его по-прежнему Дёрри, успевая еще и писать блестящие репортажи. В канун Нового года, узнаем мы от Томаса Шнайдера, на традиционном балу берлинских журналистов Дёрри рассказывает представителю заводов Конти о желании своей дочери пойти по его стопам. В ответ тот предлагает сотрудничество с «Эхо Континенталь». А там трудится Эрих Мария Ремарк.

«Глубокоуважаемая сударыня, узнав от г-на Хольцхойера Ваш адрес, прошу Вас взяться за перо и прислать мне статью с размышлениями о теннисе, хоккее, а также, пожалуй, о плавании, поскольку испытываю здесь, в "Эхо Континенталь", недостаток в таких материалах». На безукоризненном немецком завязывается переписка с девушкой из почтенной семьи. Статьи из Берлина поступают одна за другой, обмен дружескими посланиями продолжается, и Ремарк показывает себя не менее дельным и умелым, чем его будущий работодатель: «Премного благодарен за материал о хоккее, журналу он весьма кстати, ибо хорош как по содержанию, так и по форме... Могу ли просить Вас оказать мне любезность и переслать прилагаемое сочинение Вашему досточтимому родителю для оценки его на предмет публикации в "Шпорт им бильд"?» По мнению Томаса Шнайдера, «сочинением» в письме назван небольшой рассказ под названием «Трофей Вандервельде».

Врата в Берлин открыты. Эдит Дёрри увлечена галантным ганноверцем не на шутку, и, скорее всего, не без ее содействия столичный журнал публикует несколько репортажей и заметок Ремарка. А вскоре и сам Курт Дёрри делает ему предложение стать его заместителем. И Ремарк им становится — в самом начале 1925 года.

В отношениях с дочкой главного редактора все больше теплоты и участия, коллеги посматривают на это с ехидцей, «глубокоуважаемая фрейлейн» теперь уже «милая Эдит», а с переездом Ремарка на берега Шпрее они видятся чуть ли не каждый день. Перешло ли столь близкое знакомство в любовную связь? На этот вопрос уже никто не ответит. А вот по мнению матери юной Эдит, дружба с Эрихом Марией зашла слишком далеко и чревата эротическими осложнениями. В то время как ее дитя заслуживает гораздо более солидного жениха. У нового сотрудника газеты ее мужа вид вполне респектабельный, но чего он добьется на этой стезе и в общественной жизни? Годится ли он в зятья, коли будущее его туманно? И мама отправляет дочку на Капри, подальше от журналиста с его заманчивой внешностью.

Письма летят с севера на юг и в обратном направлении. Но жизнь богата на курьезы, и под жарким итальянским солнцем Эдит неожиданно выходит замуж за какого-то бравого британца. Известие об этом действует на новоявленного берлинца подобно холодному душу, и уже месяцем позже он предлагает руку и сердце Ютте Цамбоне. После возвращения Эдит с юга переписка возобновляется, но длится совсем недолго. В конце 1928-го они встречаются в Берлине, затем Эдит уезжает на Британские острова. Десятилетия спустя она напишет Ремарку, он ответит с дружелюбной сдержанностью. В его личной жизни эта дружба не оставит заметного следа, ее роль в профессиональном плане окажется значительнее.

Находящиеся в архиве писателя, письма Ремарка к Эдит Дёрри помогают получить представление о его редакторской работе в «Эхо Континенталь», и это в них самое интересное. Мы видим Ремарка как компетентным, серьезным журналистом, так и сотрудником фирмы, отстаивающим ее интересы с реалистических позиций. «Объем работы здесь не уменьшается, au contraire², он возрастает по мере того, как шины дешевеют...» — «Если Вас привлекает футбол, гандбол или водное поло, тогда, пожалуй, что-нибудь об этих видах. Или: о воспитательном значении легкой атлетики или спорта вообще — или: о влиянии телесных упражнений на течение модных ныне болезней... — или: женские и неженские виды спорта (перегрузки и т. п.), женский футбол (Англия, Америка), хоккей, женщина и состязание, должна ли женщина воспринимать спорт скорее как физкультуру (да!) или как состязание... Дама за рулем автомобиля (костюм, что понадобится ей в пути, провиант, оружие для защиты в случае нападения), минимальные знания об устройстве автомобиля, как ей нужно ездить...» — «Я могу, наверное, попросить Вас следить за тем, чтоб мы не делали рекламы другим фирмам...» Здесь уже не место рифмованным мечтам, здесь делается серьезная газета.

Ганновер — это полустанок, разрыв с узким мирком Оснабрюка, творческий поиск, шанс неплохо зарабатывать. Учительская профессия, рифмоплетство, провальный роман, культ Хёрстемайера, вытесненные в подсознание, но не осмысленные картины войны — от всего этого Ремарк освободился. Два года, прожитые в городе на берегах Лайне, открыли перед ним новые творческие и личностные перспективы. Как журналист он успешен, как писатель приблизился к авангарду, живет отчасти в его среде. Он стоит на собственных ногах, угроза заживо похоронить себя в школе миновала, рядом с ним красавица Ютта Цамбона. Более того, теперь он живет и работает в Берлине — со всем богатством его соблазнов и возможностей.

Примечания

1. Цитаты из романа «Гэм» приводятся в переводе Н. Федоровой и А. Егоршева.

2. Напротив, наоборот (фр.).