Г. Бергельсон. «Во имя мира»

В ноябре 1928 года тираж одной из старейших берлинских газет, «Фоссише цайтунг», из-за резко возросшего спроса был увеличен на несколько тысяч экземпляров. Внезапный рост популярности этой газеты объяснялся тем, что с 10 ноября по 9 декабря на ее страницах публиковалось произведение, сразу же приковавшее к себе внимание читателей. Это был роман Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен».

Если формулировка, употреблявшаяся в сводках верховного командования в периоды затишья и теперь превращенная автором в заглавие романа, за десять лет, прошедших после окончания войны, еще не выветрилась из памяти немцев, то редкая, к тому же написанная на французский лад, фамилия писателя могла вызвать какие-то ассоциации лишь у немногочисленных читателей его первых двух книг «Мансарда грез» (так озаглавлен единственный русский перевод романа «Die Traumbude») и «Станция на горизонте».

Но даже у них вряд ли могло появиться желание приняться за чтение нового произведения этого автора, ведь первые два романа Ремарка были просто-напросто неудачны. К чести писателя следует сказать, что он сам подверг их уничтожающей критике. Говоря, например, о «Мансарде грез», он вспоминал, что через два года после выхода «этой кошмарной книги» в свет был готов скупить и уничтожить все имевшиеся в продаже экземпляры, да только у него не хватило на это денег. Отрекшись со всей решительностью от обеих книг, вычеркнув их из своей творческой биографии, он во всех интервью упорно называл своим первым романом «На Западном фронте без перемен».

До того, как редакция газеты «Фоссише цайтунг» решилась напечатать новое произведение автора, которому не принесли известность ни два романа, ни несколько стихотворений и очерков.

Предки Ремарка были выходцами из Франции, и еще прадед его Иоганн Адам носил французскую фамилию Remarque, но впоследствии в роду возникла упрощенная, онемеченная транскрипция Remark. Однако молодой писатель, восстановив исконное написание своей фамилии, стал пользоваться им при публикации своих произведений.

Он безуспешно стучался в двери крупнейших издательств и десятка редакций газет и журналов. Но теперь, с каждым номером газеты, в которой роман «На Западном фронте без перемен» печатался ровно месяц, его имя становилось все популярнее, и едва издательство «Пропилеенферлаг» успело опубликовать сообщение о предстоящем выходе в свет книжного издания романа, как читающая Германия откликнулась на него тысячами заявок.

31 января 1929 года роман вышел отдельным изданием и имел необычайный успех. Ежедневно раскупалось до 20 тысяч экземпляров. А к концу года количество распроданных экземпляров почти достигло полутора миллионов. Но значение выхода книги в свет не замыкалось рамками германского книжного рынка: роман был уже в том же 1929 году переведен на двенадцать, а в дальнейшем еще на три десятка языков.

Что же обеспечило роману «На Западном фронте без перемен» столь живой отклик у его первых читателей?

Десятилетие, отделявшее появление романа от первой мировой войны, создавшей его сюжетно-тематическую основу, не заглушило воспоминаний об этих катастрофических событиях и не успело залечить всех нанесенных войною ран — материальных, экономических, психологических и моральных. Но как ни горьки были эти воспоминания, современники Ремарка, из которых большинство пережили войну на фронтах или в тылу, не бежали от них, а, наоборот (так уж устроено человеческое сознание!), жадно тянулись к книгам о недавней трагедии. А таких книг в Германии, как и в других странах Европы, в 1920-е годы выходило немало. Их них, пожалуй, кроме романа Ремарка, наиболее заметный след в истории немецкой литературы оставили «Девятое ноября» Бернгарда Келлермана (1920), «Спор об унтере Грише» Арнольда Цвейга (1927) и дилогия «Война. После войны» Людвига Ренна (1928 — 1930).

Как ни различны были эти произведения по содержанию и по форме, объединяло их решительное и безоговорочное осуждение духа милитаризма, царившего в кайзеровской Германии и способствовавшего развязыванию войны в 1914 году. Внешне эти книги выглядели как исторические (если под историей понимать в данном случае недавнее прошлое), но на поверку оказывалось, что они были больше, обращены в будущее: сама жизнь превратила их в предостережение, ибо революция 1918 года, свергнувшая кайзеровский режим, дух милитаризма не искоренила. Более того, национальные диетические и прочие реакционные силы использовали поражение Германии в первой мировой войне для пропаганды реваншизма.

Автор, пишущий о войне, не может, вероятно, сохранять нейтралитет, такова, можно сказать, специфика жанра. И «На Западном фронте без перемен» не представляет в этом отношении исключения. В эпиграфе к книге говорится, правда, что она «не является ни обвинением, ни исповедью, но это, по-видимому, не что иное, как литературный прием, ибо как раз исповедальный тон романа Ремарка — доминирующая особенность его стиля, воздействующая на читателя с первых же строк и играющая решающую роль в установлении контакта между ним и повествователем. Что же касается обвинения, от которого также якобы отрекается в эпиграфе автор, то много ли можно назвать произведений не только немецкой, но и всей мировой литературы первой половины XX века, которые выступали бы с такой же страстной обвинительной речью перед судом истории, как именно этот роман? Только все дело в том, что открытую форму эта речь приобретает лишь в нескольких небольших публицистических отступлениях, где устами своего героя автор осуждает войну, а в основном она содержится в подтексте всех эпизодов романа, описанных с мнимой беспристрастностью человека, который как бы ведет дневник, не рассчитывая на то, что его записи попадутся кому-нибудь на глаза.

Да, именно всех эпизодов, а не только тех, где в кровавой обнаженности изображены военные действия: и сцен в лазаретах, порою еще более страшных, чем фронтовые, и унылых картин из жизни в тылу, увиденных глазами отпускника, и темпераментного, сдобренного юмором (в этой книге, несмотря на ее горечь, вообще много юмористического, — ведь в ней повествуется о людях молодых, а молодые смеются чаще и заразительнее, чем старые) рассказа о солдатских буднях во втором эшелоне во время коротких передышек, и удушливых воспоминаний о казарменной муштре перед отправкой в часть, муштре, по существу, начавшейся еще в стенах школы.

С антивоенным духом романа «На Западном фронте без перемен» тесно связан его интернационализм. Все чаще задумываются солдаты, герои романа, над тем, что (или кто) заставляет их убивать людей другой национальности. Их рассуждения на эту тему во время спора, воспроизводимого Ремарком в девятой главе, наивны, но и они могут помочь добраться до истины. «Дискуссия» эта оказывается подготовленной эпизодом из предшествующей главы, местом действия которого является лагерь военнопленных.

Но подлинной кульминации интернационалистская линия в романе достигает в одной из самых запоминающихся картин книги: оказавшись на ничейной земле в одной воронке от снаряда наедине с французским солдатом, герой убивает его, и словно в наказание за это оказывается вынужденным переживать вместе с ним его последние часы, ибо страх перед собственной смертью не позволяет ему покинуть до времени воронку. На какое-то время он перестает чувствовать себя солдатом, казнится, пытается чем-то помочь своей жертве и, слушая предсмертные хрипы Дюваля (так звали француза), судорожно старается распутать все тот же клубок — понять, почему народы должны истреблять друг друга. Он даже дает обет бороться против войны, если останется жив. Правда, на следующий день, встретившись вновь со своими однополчанами, он «отрезвляется», и все-таки пережитое потрясение бесследно не проходит.

«На Западном фронте без перемен» зиждется на прочной автобиографической основе. Эта книга Ремарка в отличие от двух первых соткана из личного жизненного опыта писателя. Даже имя и фамилия последнего — Пауль Боймер — намекают на их родство. Пауль — это одно из двух имен, которые были даны самому Ремарку при крещении. Начав свою литературную деятельность, Эрих Пауль назвал себя Эрихом Марией (в Германии, как и во многих европейских странах, это женское имя из евангельской легенды часто давалось и мальчикам, но только в качестве второго имени). А Боймер девичья фамилия его бабушки по отцовской линии.

Пауль Боймер — ровесник своего создателя, родившегося в Оснабрюке 22 июня 1898 года. Страницы, посвященные первому отпуску Пауля, его пребыванию в родном доме, обнаруживают много других совпадений в жизненном пути обоих. Небогатая трудовая семья Боймеров напоминает семью Ремарка. Услышав от отца, что он возьмет сверхурочную работу, Пауль говорит себе: «Я знаю, он будет резать, фальцевать и клеить, стоя за своим столом до двенадцати часов ночи», — и здесь нельзя не вспомнить, что отец самого писателя был переплетчиком.

Ремарк «поделился» с Боймером и рядом особенностей своей натуры, своего психического склада, наделил его глубокомыслием и склонностью к самоанализу. С юных лет литературная одаренность Ремарка соперничала у него с талантом художника, и особенно музыканта (он пел в школьном хоре, хорошо играл на фортепиано и органе, пытался писать произведения для обоих инструментов, давал уроки музыки, пробовал свои силы в музыкальной критике), и этим же трем искусствам привержен его молодой герой: дома у Пауля на нижней полке сложены рисунки и литературные опыты, а попав после отпуска в лагерь, он, как только появляется такая возможность, по вечерам с удовольствием играет на фортепиано в солдатском клубе.

Но прежде всего автобиографичность образа Пауля Боймера сказывается в его военной «карьере». Вместе с другими юношами 1898 года рождения Ремарк был призван в армию в конце 1916 года со школьной скамьи (он учился в то время в католической учительской семинарии). В том же самом году надевает солдатскую шинель и недоучившийся гимназист Пауль Боймер.

Но здесь есть одно существенное различие: Боймер был в числе группы одноклассников, ушедших на фронт добровольно, тогда как Ремарка мобилизовали. Различие это появилось не случайно. Мотив добровольчества понадобился писателю для разоблачения милитаристского духа, царившего в школах кайзеровской Германии. Классный наставник Канторек (эта фамилия должна быть по праву включена в галерею образов тупых и бездушных школьных учителей, талантливо выписанных Генрихом Манном, Томасом Манном, Якобом Вассерманом, Германом Гессе и другими немецкими критическими реалистами XX века) в бесконечных речах подвергал своих питомцев такой систематической «обработке», что в конце концов класс не выдержал и «строем, под его командой, отправился в окружное военное управление» записываться добровольцами. Но если даже допустить, что не только пропаганда повинна в этом шаге одноклассников, а был здесь и какой-то элемент самообмана и самовнушения, то к тому моменту, когда мы знакомимся с Паулем и его фронтовыми товарищами, от добровольчества не остается и следа. Все они уже давно превратились в пушечное мясо.

На пути от школы к окопам стоит казарма, где муштруют новобранцев, и ее Ремарк тоже изобразил на основе своих собственных воспоминаний. И унтер-офицера, трагикомически олицетворяющего эту муштру, он не выдумал, а списал с того тупоумного садиста, который некогда терзал в казарме его самого. Он только слегка изменил его фамилию, превратив Химмельрайха в Химмельштоса.

Ремарк, участвовавший в боях во Франции, Фландрии и на других участках Западного фронта, был ранен несколько раз. В августе 1917 года он попал в лазарет в Дуйсбурге и в письмах, посланных оттуда в свою часть фронтовым товарищам, запечатлел невеселые картины, подготовившие почву для создания через десяток лет таких запоминающихся эпизодов романа, как посещение Паулем Боймером и его друзьями их смертельно раненного одноклассника Франца Кеммериха и пребывание самого Боймера в полевом госпитале, санитарном поезде и лазарете при католическом монастыре.

Многозначительно само заглавие книги. Смысл его раскрывается в первых строках эпилога: когда был убит главный герой, «на всем фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: «На Западном фронте без перемен». С легкой руки Ремарка эта проникнутая горьким сарказмом формула приобрела в немецком языке характер фразеологического оборота, подобного русскому выражению: «На Шипке все спокойно». Емкое, с глубоким подтекстом заглавие романа позволяет читателю расширить рамки повествования и домыслить авторские идеи: если в дни, когда, с «высокой» точки зрения главного командования, на фронте все остается без перемен, происходит столько ужасного, то что же сказать тогда о периодах ожесточенных, кровопролитных сражений?

После выхода в свет романа «На «Западном фронте без перемен» в квартиру, которую снимал писатель в Берлине, непрерывным потоком шли письма участников войны, выражавших ему признательность за правдивое изображение бойни, в которую были ввергнуты народы. Письма эти его трогали, но к славе он был поразительно равнодушен и, например, приезжая в родной Оснабрюк, который гордился им, старался как можно реже выходить из дому.

Следует сказать, что наряду с очень большим числом приветственных откликов были и резко отрицательные и даже оскорбительные. Они исходили в первую очередь из профашистского лагеря и вообще из тех кругов, отношение которых к войне было прямо противоположно позиции Ремарка. Недаром брошюра «О смысле войны», выпущенная в Берлине в том же, 1929 году группой фашистских литераторов во главе с Отто Штрассером, была снабжена подзаголовком «Ответ Ремарку».

К яростным атакам добавились мелкие уколы, попытки сатирически, интерпретировать идеи и содержание романа. Некто Макс Йозеф Вольф, литератор, чье имя уже давно кануло в Лету, напечатал в 1930 году в Берлине плоскую пародию на книгу Ремарка под видом фрагмента из романа «Под Троей без перемен», якобы написанного Эмилем Мариусом Рекварком (одно из значений немецкого слова «кварка» — Quark — чепуха).

В довершение всего популярную фигуру писателя стали окружать различными досужими вымыслами. Одни уверяли, что Ремарк якобы был не рядовым, а офицером, другие — что он вообще никогда не служил в армии, а следовательно, и на фронте не был. Был пущен слух о его дворянском происхождении, а кое-кто утверждал, что его настоящая фамилия Крамер, весьма распространенная в Германии, и что, прочитав ее справа налево, он сочинил себе манерный и загадочный псевдоним.

В столицу Ремарк переселился в 1925 году. Здесь он работал художественным редактором спортивной газеты «Шпорт им бильд». Журналистским трудом он начал заниматься за два года до этого, став сотрудником рекламной газеты «Эхо Континенталь» в Ганновере, после того как, вернувшись из армии и завершив среднее образование, перепробовал много самых разных профессий: был бухгалтером, коммивояжером, каменотесом на кладбище, агентом по продаже могильных памятников, шофером-испытателем, органистом церкви в психиатрической больнице, учителем народной школы. Стать пианистом-профессионалом ему помешали последствия ранения.

Гонение на книгу Ремарка возобновилось под предводительством будущего министра пропаганды гитлеровского рейха Геббельса с новой силой в 1930 году, когда американский кинорежиссер Льюис Майлстоун, тоже участник первой мировой войны, закончил экранизацию романа. Когда лента «На Западном фронте без перемен», увенчавшаяся шумным успехом во всем мире, впервые демонстрировалась в Берлине в Моцартовском зале, нацисты устроили обструкцию: швыряли в экран гнилые яблоки и тухлые яйца, выпускали в зале крыс и мышей, рассыпали чихательный порошок. Они скупали билеты на целые сеансы и в конце концов добились того, что в декабре 1930 года экспертная кинематографическая комиссия при правительстве, не оказывавшем сопротивления гитлеровцам, запретила демонстрацию фильма во всей Германии якобы «в целях охраны общественного порядка».

Однако роман «На Западном фронте без перемен» подвергался критике не только со стороны реакции. Некоторые представители левых кругов, исходя из тех в общем справедливых соображений, что Ремарк не вскрывает социальных корней и причин империалистических войн, не указывает путей революционной борьбы с ними, а лишь ограничивается изображением ужасов массового кровопролития, решительно отказывали этому роману в признании. Они сбрасывали со счетов его поразительную искренность и безыскусственность, глубину сочувствия жертвам войны, прежде всего «маленькому человеку», безжалостной рукой брошенному в пекло. Эти критики не хотели понять, что роман Ремарка, как писал в предисловии к одному из первых советских изданий («Романгазета», 1930) видный деятель коммунистической партии Д. 3. Мануильский, «сослужит свою пользу... как книга, будящая мысль и стимулирующая волю к борьбе с величайшим и актуальнейшим злом нашего времени».

Споры о Ремарке не утихали долго, а утихнув, они то и дело вспыхивали снова и снова вплоть до наших дней. После второй мировой войны его роман как бы зажил новой жизнью. По масштабам сражений, по характеру примененного оружия и особенно по числу человеческих жертв первая мировая война не идет ни в какое сравнение со второй, и все-таки, как ни парадоксально это звучит, наше поколение может глубже понять роман «На Западном фронте без перемен» и вернее оценить его значение, чем его первые читатели. Поэтому главу об издательской истории ремарковского бестселлера жизнь продолжает дописывать в наши дни: как свидетельствует статистика, до сих пор он принадлежит к тем произведениям, которые в отношении количества переизданий неизменно бьют все рекорды.

Следующий роман Ремарка «Возвращение» вышел в свет в 1931 году, то есть через два года после опубликования романа «На «Западном фронте без перемен», был тесно связан с ним тематически и даже воспринимался многими как его продолжение. Хотя сам писатель впоследствии признавался, что любит это свое произведение больше других, но по своему художественному уровню оно, несомненно, ниже, чем предыдущее. И тем не менее именно в этом романе мы сталкиваемся с двумя особенностями, характерными для творчества Ремарка в течение длительного периода.

Первая из них связана с понятием так называемого потерянного поколения, впервые употребленным американской писательницей Г. Стайн в беседе с Э. Хемингуэем (он, кстати, принадлежал к числу тех современных художников, перед которыми Ремарк преклонялся), введенным последним в эпиграф романа «Фиеста» и получившим в двадцатые годы широкое распространение в связи с его творчеством и творчеством Р. Олдингтона, Д. Дос Пассоса, отчасти У. Фолкнера, Т. Уайлдера, Ф.С. Фицджеральда и других, главным образом англоязычных писателей. Их герои — люди, чаще всего молодые, травмированные войной. Душевные раны, а у некоторых из них еще и телесные, не дают им возможность войти по-настоящему в мирную жизнь.

Уже в романе «На Западном фронте без перемен», хотя в нем повествуется о войне, а не о мирных временах, ощущается предчувствие будущей трагедии поколения, которое, как сказано в эпиграфе, «погубила война», предчувствие грустной доли «тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов». В «Возвращении» же этот мотив становится основным, сюжетообразующим. И во многом похожий на автора герой-рассказчик Эрнст Биркхольц и его фронтовые друзья, вернувшиеся после войны домой (в безымянном городе, являющемся местом действия книги, узнается родной Ремарку Оснабрюк, некоторые жители которого послужили прототипами для ее персонажей), — это ставшие солдатами недоучившиеся школьники, которые нам хорошо знакомы по роману «На Западном фронте без перемен», с той только разницей, что все они остаются невредимыми. Но хотя давно уже отгремели оружейные залпы, в душах многих из них война продолжает свою опустошительную работу. «Возвращение», как и «На Западном фронте без перемен», антивоенное произведение.

Вторая особенность этой книги состоит в том, что здесь развита одна из тех мыслей, которые также легли в основу предыдущего романа. Это мысль о товариществе как единственной ценности, порожденной войною. И если в романе «На Западном фронте без перемен» перед лицом смертельной опасности, грозящей в равной степени всем, и лишений, которым все подвергаются опять же в равной степени, товарищество все время остается прочной силой, то в «Возвращении», где бывшие фронтовики по-разному ищут «дорогу к новой жизни» и где обнаруживаются сословные и другие различия между ними, постепенно выявляется вся иллюзорность этого понятия.

Меньше чем через два года после выхода «Возвращения» в свет в Германии произошло событие, ставшее не только национальной, но и мировой катастрофой: к власти пришел Гитлер. За несколько дней до этого Ремарк уехал из Берлина в Швейцарию, в курортное местечко Порто Ронко близ озера Лаго Маджоре, где в 1931 году им была приобретена вилла «Мойте Табор» (в связи с ухудшением здоровья писатель жил здесь месяцами). В Германию, где его как ярого врага милитаризма и национализма мог ожидать лишь арест, он не вернулся, пополнив тем самым многочисленные ряды немецких антифашистов-эмигрантов. А тем временем оба его антивоенных романа были занесены в черные списки книг, запрещенных в нацистской Германии, и брошены 10 мая 1933 года вместе со многими другими неугодными гитлеровцам выдающимися произведениями немецкой и мировой литературы в огромный костер, зажженный в сердце Берлина (точно нарочно, для вящего позора, вблизи двух крупнейших центров национальной культуры: университета и оперного театра). В заклинании, которым под улюлюканье молодчиков Геббельса сопроводил эту варварскую акцию один из фашиствующих студентов, говорилось о «литературном предательстве», якобы совершенном Эрихом Марией Ремарком «по отношению к солдату мировой войны».

Но, несмотря на строгий запрет, многие немцы продолжали хранить в своих личных библиотеках, читать и перечитывать книги полюбившегося писателя. Так, писательница Криста Вольф (ГДР), вспоминая свое детство и юность, пришедшиеся на годы фашизма, пишет о «книжке в заплесневелом переплете», которая имелась в ее доме и которую она читала тайком от взрослых. Это был роман «На Западном фронте без перемен», впервые опубликованный в том самом году, когда Криста Вольф родилась. «Я читала ее, — пишет она, — сидя на бабушкином диване, и до сих пор ощущаю шершавость плюшевой обивки, в которую упиралась вспотевшей рукой. Я узнала из книжки, что на войне немец тоже может умереть жалкой смертью от пулевого ранения в живот. Наверно, это был первый покойник в моей жизни, чья судьба вызвала у меня невольный протест...»

Живя в эмиграции, Ремарк продолжал творить. Но следующее свое произведение он опубликовал лишь в 1938 году. Это был роман «Три товарища». Место действия книги — Берлин. Об этом мы судим по отдельным приметам города, таким, например, как знаменитая клиника «Шарите», а тот, кто читает роман в оригинале, — по ряду слов и выражений на берлинском диалекте, которые автор вкладывает в уста некоторых персонажей. Что же касается времени действия, то это 1928 год. Время обозначено совершенно точно, ибо оно является важным объектом художественного исследования, проведенного автором романа.

Хотя с того момента, как прозвучали последние выстрелы, прошло опять-таки десять лет, жизнь была еще пропитана памятью о войне, последствия которой сказывались на каждом шагу. Не зря ведь они, эти воспоминания, и самого автора привели к созданию его знаменитого антивоенного романа.

Память о фронтовой жизни прочно входит в нынешнее существование трех главных героев романа, Роберта Локампа, Отто Кестера и Готтфрида Ленца, как бы продолжается в нем. Это ощущается на каждом шагу — не только в большом, но и в малом, в бесчисленных деталях их быта, их поведения, их разговоров. Даже дымящиеся асфальтные котлы напоминают им походные полевые кухни, фары автомобиля — прожектор, вцепляющийся в самолет во время его ночного полета, а комнаты одного из пациентов туберкулезного санатория, к которому пришли в гости его товарищи по несчастью, — фронтовой блиндаж.

Война наложила неизгладимый отпечаток на образ мышления трех товарищей. «Как ни странно, — замечает, например, Роберт, почувствовав, что из кухни доносится аромат только что заваренного кофе, — но от запаха кофе я повеселел. Еще со времен войны я знал: важное, значительное не может успокоить нас... Утешает всегда мелочь, пустяк...» И если он говорит: «Наше прошлое научило нас не заглядывать далеко вперед», — то мы понимаем, что под «прошлым» здесь тоже имеются в виду военные годы.

Постоянные воспоминания героев об их фронтовой юности не имеют ничего общего с героизацией и романтизацией войны. Напротив, и этот роман Ремарка о мирной жизни является таким же антивоенным произведением, как и два предыдущих. «Слишком много крови было пролито на этой земле, чтобы можно было сохранить веру в небесного отца! » — к такому выводу приходит Локамп после беседы со священником в церковном саду.

Но мысли о войне относятся не только к прошлому: они порождают и страх перед будущим, и Роберт Локамп, глядя на младенца из приюта, горько иронизирует: «Хотел бы я знать, что это будет за война, на которую он поспеет». Эти слова Ремарк вложил в уста героя-рассказчика за год до начала второй мировой войны.

В «Трех товарищах» Ремарк показал себя искуснейшим мастером индивидуальных характеристик. Каждый из трех главных героев имеет свое лицо и действует в полном соответствии с внутренней логикой своей натуры. В самом начале они выступают как некий триединый персонаж, но очень скоро читатель начинает любого из них сразу же узнавать по поведению, по языку, по манерам, даже по жестам. Несколько позднее двух своих товарищей «раскрывается» Отто Кестер, и это оказывается закономерным, оправданным, — ведь сдержанность едва ли не главное свойство этой удивительно цельной натуры. Но по мере того как мы знакомимся с Кестером, мы все больше убеждаемся в силе его воли, в его целеустремленности, умении быстро ориентироваться в трудной обстановке, принимать и выполнять единственно возможное решение, иногда даже идти ва-банк, особенно когда речь идет о выручке друга. И как непохож на него со своим веснушчатым лицом, голубыми глазами и рыжим чубом, то по-мальчишески озорной, то по-хорошему сентиментальный Готтфрид Ленц, которого он сам и его друзья не зря прозвали «последним романтиком»!

Менее всего «узнаваем», пожалуй, Роберт Локамп. Это объясняется тем, что повествование в романе ведется от его лица, и, вместо объективных суждений о персонаже, читателю преподносится глубинная автохарактеристика, в которой ему приходится разбираться «своими силами». Но фигура Роберта представляет особый интерес: она более всех других идентична самому автору и очень часто используется им для передачи его собственных мыслей. Не случайно, видимо, именно этого героя Ремарк заставил во многом повторить свой собственный жизненный путь, как он поступал ранее в отношении Пауля Боймера и Эрнста Биркхольца: Роберту Локампу тридцать лет, ровно столько, сколько было самому писателю в 1928 году; он тоже был мобилизован в 1916 году и тоже был тяжело ранен; его мать, как и мать Ремарка (и Пауля Боймера), умерла от рака; он тоже должен был стать учителем и тоже перепробовал после войны много профессий, в том числе и профессию пианистатапера. Таков далеко не полный перечень деталей, подтверждающих автобиографический характер образа героя-рассказчика.

Роберт Локамп в гораздо большей степени, нежели его сотоварищи и вообще кто-либо из других персонажей книги, показан изнутри. По его собственным словам, долгие годы после войны он жил «тупо, бездумно и безнадежно». И если он, недоучившийся студент университета, распростившийся с книгами, концертами и театральными спектаклями, в шутливой словесной перепалке с Ленцем говорит, что у него давно уже пропала охота чему-нибудь учиться и что он сам не знает, для чего живет на свете, то в этой шутке есть большая доля правды.

Заставляя Роберта заниматься самоанализом, Ремарк исследует думы и настроения «потерянного поколения» в целом. Многое из того, что свойственно ему, характерно и для его товарищей, только у Ленца это таится под покровом шутки, а скупой на слова Кестер вообще редко высказывает свои мысли вслух. Впрочем, то же самое можно сказать и о целом ряде других героев. Ведь фактически это роман не только о трех товарищах. Разве не относятся к «потерянному поколению» Фердинанд Грау, Валентин Гаузер, Альфонс и некоторые прочие персонажи из тех, кто уцелел в огне войны, но утратил душевное спокойствие и теперь пытается выйти из состояния шока с помощью бесконечных выпивок и потасовок?

Более того, в известной степени к «потерянному поколению» относится также одна из главных фигур книги — Патриция Хольман. Хотя обаятельная Пат моложе своего возлюбленного Робби и его друзей и, естественно, не знает, что такое жизнь во фронтовом окопе, она тоже жертва войны: как констатируют врачи, ее смертельная болезнь является последствием недоедания в детские и юношеские годы, приходившиеся на военные времена. Кестер, Ленц и их прочие друзья охотно принимают Пат в «ряды товарищей» (Альфонс: «Ведь вы теперь наша. Никогда бы не подумал, что женщина может стать своей в такой компании»), и это объясняется не только уважением к любовному чувству Роберта, но еще и тем, что печально-ироническое отношение девушки к жизни близко их собственным взглядам. Владелица пансиона фрау Залевски находит прямолинейные, но довольно меткие слова, характеризующие их душевную травму: «Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично».

«Три товарища» — роман с широким социальным фоном. Это достигается, в частности, тем, что он густо «населен» эпизодическими и полуэпизодическими персонажами, представляющими различные круги и слои немецкого народа, и среди них нет, кажется, ни одного, кто не остается в читательской памяти, хотя некоторые из них, как, например, старый казначей-националист, живущий в пансионе фрау Залевски, запечатлены с помощью всего двух-трех штрихов. Запоминаются и все остальные обитатели этого заведения, как и сама владелица его и ее служанка Фрида, а также другие персонажи романа, которые лишь мимолетно появляются на пути главных героев. Особое место в этом хороводе занимает вереница пациентов туберкулезного санатория, с которыми в последних главах романа болезнь сводит Пат. Здесь, кстати, нельзя не отметить, что в том, как рассказы о судьбах этих столь различных по происхождению и положению людей вплетены в общее повествование, очень заметно влияние романа Т. Манна «Волшебная гора» (1924).

Заявка на тему товарищества как главнейшую в романе дана уже в заглавии. Закоренелые холостяки Отто Кестер, Готтфрид Ленц и Роберт Локамп живут, по существу, совместной жизнью. Они не прочь погрубить друг другу, как это делают юноши или молодые мужчины, но интересы товарища неизменно оказываются для каждого из них выше собственных. Судьба товарищества складывается здесь по-иному, чем в «Возвращении»: оно не оказывается иллюзией, выдерживает испытание временем, не распадается, а превращается в дружбу в самом высоком смысле слова, причем дружбу действенную, активную, которой угрожают только внешние силы вроде револьвера убийцы Ленца.

Самую серьезную проверку товарищество проходит после вспышки заболевания Пат вплоть до ее смерти, накануне которой Отто совершает жертвоприношение: продает своего «Карла», автомобиль, который был как бы их четвертым товарищем и о котором Кестер ранее говорил, что он скорее согласится продать руку, чем эту машину.

В этом романе Ремарку удалось создать удивительную по своей поэтичности картину любви. Тут все — от зарождения взаимного чувства Робби и Пат до трагической развязки — дышит правдой и доставляет истинное эстетическое наслаждение. Искренняя и естественная, начисто лишенная всякого жеманства, всякой игры любовь выводит героя и героиню из состояния душевного оцепенения. У Робби она прорывает панцирь равнодушия, и он признается самому себе, что познал счастье. Тема любви тесно сплетается с темой товарищества. Вместе они образуют якорь спасения для людей «потерянного поколения», освобождают их от одиночества.

Товарищество, активная дружба и любовь — важные аспекты гуманистической программы Ремарка. Еще одной ее существенной стороной является сострадание. «Жалость — самый бесполезный предмет на свете, — запальчиво бросает Роберт в разговоре с фрау Залевски. — Она — обратная сторона злорадства, да будет вам известно». Но эти слова, как признается сам герой-рассказчик, произнесены с раздражением. Они маскируют истинные мысли и чувства Локампа и вызваны как раз этим «самым бесполезным предметом на свете», жалостью, состраданием к несчастной доле бухгалтера Хассе и даже его жены, хотя ее измена явилась причиной самоубийства мужа. Такая позиция свойственна и Роберту и его друзьям: за грубоватостью и цинизмом скрывается подлинно человечное отношение к тем, кто нуждается в сострадании.

А людей, которым сочувствие необходимо, в романе много, ибо Ремарк хорошо ощущает зависимость судеб своих героев от нелегкой судьбы Германии той эпохи. В ткань книги искусно вплетено множество микросюжетов, посвященных людям, чья жизнь «свелась к одной только мучительной борьбе за убогое, голое существование». К этим людям относятся, например, владельцы идущего с молотка жалкого скарба, которых встречают на аукционе Кестер и Локамп, покупающие здесь старый автомобиль. Невозможно забыть ни супружескую пару, которую нужда заставляет расстаться с этим автомобилем, ни одинокую старушку, купившую здесь же попугая, чтобы у нее дома был хотя бы кто-то, кто будет с ней «разговаривать». Да и сами три товарища тоже ведут непрерывную борьбу за существование, дела их мастерской идут все хуже и хуже и в конце концов кончаются крахом.

Сквозной темой, превращающейся в один из лейтмотивов романа, становится тема безработицы. Много раз здесь говорится о берлинцах, мечтающих найти хоть какой-нибудь заработок. Мы встречаем их в самых неожиданных местах — на бегах, где они надеются на улыбку фортуны, в музеях, где есть возможность погреться, — узнаем истории целых семейств, отравившихся газом из-за того, что главы этих семейств окончательно отчаялись получить работу. Но и те, у кого работа есть, живут в страхе: боятся потерять ее, так как за каждым увольнением зияет «пропасть вечной безработицы».

Явной антифашистской тенденции «Три товарища» не содержат, если не считать того, что в погромщиках, убивающих Ленца, хотя их партийная принадлежность не обозначена, определенно угадываются нацистские головорезы. Видимо, в 1938 году Ремарк не вступил еще, как это сделали многие другие писатели-эмигранты, на путь открытой борьбы с ненавистным ему гитлеровским режимом. Но затем вести, приходившие из Германии, и события мировой истории активизировали позицию писателя и заставили его отказаться от политического нейтрализма. Ведь в том самом году, когда были напечатаны «Три товарища», нацисты оккупировали Австрию и Чехословакию, а еще через год навязали человечеству вторую мировую войну. И уже в 1940 году выходит антифашистский роман Ремарка «Возлюби ближнего своего».

Фашистское «правосудие» отомстило Ремарку, отправив на гильотину младшую сестру писателя, жительницу Дрездена, портниху Эльфриду Ремарк, в замужестве Шольц, обвиненную в высказываниях против политики фюрера и лично против него и в пораженческих настроениях. Сохранившиеся архивные материалы свидетельствуют о том, что на заседании трибунала, проходившем 29 октября 1943 года под председательством палача немецкого народа Роланда Фрайслера, упоминалась и «грязная книжонка "На Западном фронте без перемен", состряпанная братом обвиняемой».

В 1939 году Ремарк переселяется в США, где сочетает литературную деятельность с работой в кинематографе. Он принимает участие в экранизации ряда своих романов («Возвращение» и «Три товарища» были экранизированы уже незадолго до его переезда в Америку), сближается со многими выдающимися кинорежиссерами и актерами, в том числе с Марлен Дитрих и Гретой Гарбо, а также с партнершей Чарли Чаплина Полетт Годдар, ставшей впоследствии женой Ремарка. В 1954 году он возвращается в Швейцарию и вновь поселяется на вилле «Монте Табор». В Швейцарии же, в больнице города Локарно, 25 сентября 1970 году он скончался от инфаркта и был похоронен на кладбище в горах над его любимым озером Лаго Маджоре.

За двадцать пять лет, прожитых Ремарком по окончании войны, им были созданы семь романов и одна пьеса, его единственное драматургическое произведение. Горький опыт второй мировой войны еще больше усилил антивоенную тенденцию, ставшую с давних пор столь характерной для его творчества. Но теперь она переплеталась с еще одной линией — антифашистской, ибо чуткий писатель хорошо ощущал, что разгром фашизма вовсе не исключает возможность его возрождения. Эта линия содержится в романах «Триумфальная арка» (1946), «Искра жизни» (1952), «Время жить и время умирать» (1954), «Ночь в Лиссабоне» (1962), «Тени в раю» (издан посмертно) и в пьесе «Последняя остановка» (1956).

Особое место занимает роман «Черный обелиск» (1956). Здесь Ремарк вновь обращается к теме «потерянного поколения», так что эта книга вместе с романами «На Западном фронте без перемен», «Возвращение» и «Три товарища» образует своеобразную тетралогию. Правда, по времени действия «Черный обелиск» предшествует «Трем товарищам», но зато в удивительно мудро написанном эпилоге писатель, нисколько не нарушая законов логики, перебрасывает мост от двадцатых годов через эпоху фашизма к послевоенной действительности. Страстный призыв писателя-гуманиста, ратующего за то, чтобы его соотечественники извлекли уроки из трагических событий недавнего прошлого, не потерял своей силы и в наши дни.