Конец войны? Переписка автора романа «На Западном фронте без перемен» с генералом сэром Яном Гамильтоном (1929 г.)

Примечание: переписка начинается с письма Гамильтона английскому издателю Хантингтону («Путнэмс санс»). В нем он благодарит за получение пробного экземпляра английского издания романа «На Западном фронте без перемен», отправленного и Ремарку. Ниже приводится ответ автора. Переписка заканчивается еще одним письмом Гамильтона, на этот раз непосредственно Ремарку.

I

2 апреля 1929 года

«Дорогой Хантингтон,
огромное спасибо за сигнальный экземпляр «На Западном фронте без перемен». Рад, что нашли такого способного переводчика, который так искусно подхватил эту «бомбу» Ремарка и швырнул ее через Ла-Манш. Здесь на островах нам требовался именно такой толчок, чтобы наконец-то проснуться.

Эта книга рассказывает о поколении, погубленном войной. Мы, воевавшие, беспомощны, как покинутые дети, и многоопытны, как старики, мы стали черствыми, и жалкими, и поверхностными, — мне кажется, что нам уже не возродиться. Или еще короче: «Война погубила нас навсегда».

Таковы ключевые слова дневника, r структуру которого заложены разоблачения. Эти слова, если так можно выразиться, вмонтированы в первые строки и постоянно повторяются, а уже в самом конце заключительный аккорд ненавязчиво угасает.

Было время, когда я резко выступал против размышлений и выводов Ремарка. Теперь же не без грусти вынужден признать, что в них заключена колоссальная правда. Сортиры, крысы, вши; невыносимая вонь, кровь, трупы; сцены ужасающего страха, когда солдаты замирают вокруг своего умирающего юного товарища, отслеживая одним глазом его предсмертную агонию, а другим — его новенькие английские сапоги; поражающая своей циничной простотой стратегия; ощущение того, что командиры или ничего не понимают, или просто глупы; оскудение мышления и воодушевления в условиях постоянно возрастающего механизма войны на износ; все это затянулось надолго, даже чересчур, в результате чего, говоря страшными словами Ремарка, даже на нашем острове «потеряны» полмиллиона душ. И есть смысл спросить, почему вдруг многие из тех, кто когда-то представлял собой цвет нашей молодежи, сегодня оказались в значительной мере аутсайдерами?

И тем не менее этот немец заходит слишком далеко. Подобно тому как Пасха по своему объему нечто большее чем пасхальный заяц с изюмом, патриотизм в своей содержательной основе суть большее, нежели бобы и сало. Даже в последней и самой проклятой изо всех войн — войне «на Западе» — отсутствовало чрезвычайное руководящее начало при утрате надежды; расплывчатые триумфы, расплывчатые, но реалистичные стимулы умирать во имя какой-то цели? Разве перестал существовать истинный патриотизм? Это понятие Ремарк воспринимает так же, как гуся, которого персонаж его романа пускает в расход в офицерской столовой.

И наконец, разве куда-то улетучилась победа в Пэсшенделе (а это, кстати сказать, был не одиночный успех) для тех, кто сумел все преодолеть, а затем еще проявлял мужество при самопреодолении, чтобы усовершенствовать окружающий мир для самого себя и для всех прочих, включая бывших противников?

Ремарк, на мой взгляд, это писатель, который способен на многое, если не на все. Он проговаривает кое-какие немыслимо грубые вещи, но иногда, как бы случайно, делится с читателем удивительно точными наблюдениями, до сих пор остававшимися скрытыми от нашего сознания. Достаточно вспомнить, что он ответил тем, которые со своими неуклюжими вопросами лезли ему в душу, чтобы докопаться до сокровенных мыслей автора насчет событий на Западном фронте. «Я понимаю, он не знает, что это нельзя выразить словами, и мне очень хотелось бы сделать ему любезность; но меня подстерегает опасность, если я изложу эти мысли на бумаге. Я побаиваюсь, что тогда они вырвутся на простор и станут неудержимыми».

«На Западном фронте без перемен» — это шедевр реализма, но вовсе не выдающееся произведение о войне. Ибо война, как и жизнь, включает в себя нечто большее, чем только реализм.

Преданный вам

Ян Гамильтон».

II

7 июня 1929 года

«Глубокоуважаемый сэр Ян Гамильтон, мои издатели, господа Путнэм, любезно переслали мне фрагмент вашего письма г-ну Хантингтону, связанного с оценкой моей книги «На Западном фронте без перемен». Я собирался вам немедленно ответить, но болезнь надолго помешала мне это сделать.

Даже сейчас мне трудно вам сказать, какие эмоции я испытал, получив ваше письмо — может, радость, удивление, а может, восхищение тем, что я встретил такое однозначное и абсолютно безошибочное понимание. Может, итого, и другого, и третьего поровну. Думаю, вы можете оценить, что я абсолютно не отдавал себе отчета в том, как будет воспринята моя книга за пределами Германии — удалось ли мне донести содержащиеся в ней идеи до каждого или нет.

Книга о войне мгновенно стала мишенью для критики с политическим подтекстом. Однако мою книгу следует оценивать с иных позиций. Реализованную в этом литературном произведении идею следует оценивать вне политического, пацифистского или милитаристского контекста. Главный подход к изображаемой в романе материи — это сугубо человеческое начало. В книге тема войны раскрывается через узкий взгляд на нее окопного солдата. Этот взгляд проистекает из многочисленных отдельно взятых ситуаций, из минут и часов, из участия в боях, страха, боли, мужества, ужасающей неизбежности, смерти и товарищества. Все эти переживания сливаются в единую мозаику, в которой слово «патриотизм» отсутствует только на первый взгляд, ибо рядовой солдат никогда не заводит об этом речь. Его патриотизм проявлялся в действии (не в слове); патриотизм реализован в самом факте его присутствия в окопе. Для солдата этого было вполне достаточно. Он ругал войну и проклинал ее, но продолжал воевать, даже утратив всякую надежду на ее окончание. Поэтому, думаю, в моей книге достаточно сказано на данную тему, ибо автор адресуется к умеющим читать.

Однако вы, сэр Ян, всего несколькими штрихами точно обозначили содержание моей книги, а именно — намерение отобразить судьбу поколения молодых людей, которые уже в критическом возрасте, когда начинаешь ощущать пульс жизни, смотрели смерти в глаза. Я искренне благодарен вам за это и рад, что слышу эти слова из уст человека высокого военного ранга. Ваш голос мне особенно дорог, ибо доносится до меня из Англии. В Германии всегда помнили, сколь честными оставались англичане даже на пике развернувшейся битвы. Поэтому меня особенно радует то, что в письмах английских солдат и офицеров я встречаю подтверждение того, что, по-видимому, на всех фронтах были малозначительные, однако для отдельно взятого солдата столь важные моменты.

Я не ощущал в себе призвания высказывать собственные аргументы о войне. Право на это должно быть признано за лидерами, только они все знают из того, что знать необходимо. Я же стремился лишь к одному — способствовать пониманию поколения, которое более других сталкивалось с трудностями осознания смысла труда и прогресса после четырехлетия, отмеченного смертью и жертвенной борьбой. Тысячам людей пройти этот путь еще только предстоит. В этом меня убедили бесчисленные письма, полученные из самых разных стран. Но во всех этих письмах прослеживается одна и та же мысль: «Мы не справились с этой задачей, так как не сознавали, что наша летаргия, наш цинизм, наша нетвердость, наша безнадежность и наша бессловесность, а также наше ощущение раздробленности и отстраненности проистекают от того, что обновляющая сила нашей молодежи бездарно растрачена на войне. Но мы обязательно найдем тот путь, потому что в своей книге вы разъяснили опасность нависшей над нами опасности — опасность саморазрушения. Осознание этой угрозы — первый шаг для ее преодоления. Мы не собьемся с пути, ибо вы рассказали нам, в чем заключалась эта угроза, и тем самым обезвредили ее».

Вы видите, сэр Ян, в таком духе пишут мне мои товарищи, и это доказывает — моя книга лишь предположительно наполнена пессимизмом. В действительности же она демонстрирует масштабность разрушения. Вместе с тем роман звал тех молодых людей к сплочению, к мирной вовлеченности во имя идеалов труда и жизни, стимулировал формирование личности и культуры. Поскольку мы так рано познали, что такое смерть, сбросим с себя ее парализующее проклятие. Мы ведь смотрели ей в глаза, ощущали ее реальное обличье. Мы еще раз хотим поверить в жизнь. Это станет целью моей будущей работы. Тот, кто указал на реальность нависающей угрозы, должен указать и путь преодоления.

До сих пор я никогда не излагал свои мысли столь откровенно, но ваше чудесное, доброжелательное письмо побудило меня взяться за перо, чтобы подчеркнуть оба аспекта в своей книге, которые, хотя нигде однозначно и не прописаны, тем не менее реально присутствуют. Прежде всего я имею в виду простой героизм простого солдата. Того, который никогда по этому поводу не высказывался, может быть, потому, что сам никогда этого не осознавал. Он говорил лишь о «бобах и сале», но за этим скрывалось нечто иное. И во-первых, тот факт, что моя книга, мол, вовсе не преследует цель проповедовать уныние. По сути дела, это крик о помощи.

Вы правы, сэр Ян, мой роман далек от того, чтобы называться «совершенной книгой о войне». Но подобная книга о войне в более широком смысле едва ли появится в ближайшие десять или даже сто лет. Я ограничился чисто человеческим аспектом военного опыта, мучительного опыта, который приобрел любой попадавший на фронт мужчина. Итак, участие в военных действиях, ужас от увиденного, самообладание, ощущение преимущества, упорное сопротивление и решимость каждого воюющего перед лицом смерти и уничтожения.

Я бы охотно квалифицировал это как универсальный, основополагающий опыт; и я в одиночку попытался описать этот фундаментальный опыт без риторики и политической ангажированности. И с этим, как мне кажется, связан успех моей книги, которая в Германии вызвала интерес не только в литературных кругах, но и у людей, никогда не державших книгу в руках, — это ремесленники, работающие по найму, служащие, механики, почтальоны, шоферы, подмастерья и т.д. Не в одной сотне писем встречается фраза: «Я тоже это пережил». Внешний опыт в каждом случае скорее всего едва ли был абсолютно одинаковым (хотя по мере возможности я описывал лишь типичные ситуации, которые не раз повторялись), однако несомненно решающим фактором стало то, что в книге изображен отчасти внутренний опыт, т.е. жизнь, которая сталкивается со смертью и бросает ей вызов.

В заключение позвольте мне, сэр Ян, еще раз поблагодарить вас за ваше письмо, и вы можете понять по объему моего письма, насколько высокого я о нем мнения. Я счастлив, что удостоился вашего понимания и признания.

Искренне ваш

Эрих Мария Ремарк».

III

19 июня 1929 года

«Глубокоуважаемый господин Ремарк,
ваше письмо от 1 июня доставило мне много радости. Могу себе представить, как ваш почтальон вываливает свою сумку с адресованными вам письмами. А вы с отчаянием разглядываете полученную корреспонденцию и приговариваете: «Вот к чему приводит мое умение неплохо писать!» Я вам тем более признателен за то, что, несмотря на занятость, вы нашли время написать столь обстоятельное письмо в прошлом враждебно настроенному по отношению к вам офицеру.

Думаю, что потратил много времени, чтобы написать ответное письмо. Но в основном это объясняется моей занятостью на посту президента Британского легиона в Лондоне. В этом качестве мне приходится помогать ветеранам-военнослужащим, воевавшим под моим началом. Наверное, вам известно, что у нас в Англии сейчас больше миллиона безработных. Более половины из них — военнослужащие-ветераны. Когда их отправляли на фронт, это был цвет, а не отребье нации. Я всегда старался встряхнуть и воодушевить их, объяснить им смысл жизни. Например, в возрасте от восемнадцати до двадцати двух лет самое главное — это воспитание. И в эти годы, когда оставшиеся дома занимались своими привычными делами, в их сверстников, стоявших по колено в грязи, летели гранаты. Поэтому когда они вернулись с войны, им пришлось особенно туго. По той же причине с ухудшением экономического положения они первыми лишались работы. Но хочется сделать оговорку: пополнив ряды безработных, они оставались на плаву благодаря своему мужеству и упорству. Прежде всего ветеранам необходимо сплотиться в рамках объединения, не привязанного, однако, ни к одной политической партии. Таким образом они сохранили бы свое влияние при любом правительстве. Во-вторых, им важно постоянно трудиться, чтобы обеспечить материальную поддержку своих старых товарищей, а также вдов и сирот погибших. В-третьих, нельзя не стремиться к высоким идеалам, главным из которых остается сохранение мира. Будучи ветеранами, они с большей внутренней убежденностью добивались бы поставленных целей, нежели откровенные пацифисты. Если говорить конкретно, они могли бы добиться впечатляющих успехов в борьбе за мир, протягивая руку дружбы ветеранским организациям своих бывших врагов. Тогда народы всего мира сказали бы: «Если эти солдаты, стрелявшие друг в друга, перестали быть врагами, такое возможно и с нами, ведь мы никогда не воевали друг с другом. Значит, и мы можем стать друзьями!»

Эти вопросы я обсуждаю с вами (надеюсь, так оно и есть) не из высокомерия. Просто хотелось донести до вас мое мнение о глубоком воздействии на меня вашего литературного произведения. Ведь вы объяснили своим героям войны (а не просто рядовым в окопах), что война не только лишила их основ заложенного в них воспитания, но и уничтожила в этой мясорубке энергию и порыв к обновлению, который Всевышний дарует для реализации гражданина с ранних лет.

Что касается соответствующих действий на практике, трудностей здесь хоть отбавляй! Легче было бы усмирить чудовище, чем объединить стальной шлем и государственный флаг на неполитической основе во имя борьбы, милитаризмом и войной.

Пять лет назад я едва не провалился на выборах президента Легиона в Лондоне. Причиной послужил мой призыв пожать руки немцам и тем самым выявить пугливых и вечно маневрирующих политиков и чиновников в Женеве, материальный достаток которых обеспечивается отсутствием мира. А ведь обеспечение мира требует немалых финансовых затрат.

Перо литератора все еще обладает большей силой, чем меч. Поэтому пишите еще одну книгу, мой дорогой господин Ремарк, как участник восьми военных операций я призываю вас — беритесь за перо и пишите. Ведь вы талантливы. Вспоминаю волшебную сцену из романа, когда из своей старой комнаты вы тщетно молитесь своим старым богам — книгам. И еще один незабываемый момент, когда вы снова вдыхаете подлинный запах холодной воды на мельнице — в холодном подвале! Да, у вас есть чутье, безошибочное чутье, и вы, как никто другой, можете воспользоваться им. Но потребуется весь потенциал вашего лихого пера. Велики и ужасны антиподы романтики и привлекательности войны, те, показ которых вы благоразумно обошли в своей книге. Однако романтизированная привлекательность существует, она скрытно дремлет в вашей душе. Вы видели немецкий армейский корпус, развевающиеся флаги, парады, землю, дрожащую под тяжестью марширующих? Лорд Робертс, состарившись, рассказывал мне про оставшуюся в памяти потрясающую картину. Это были два горных батальона в своих килтах и шапочках с пером. Так вот они, построившись строго в линию, штурмовали городские стены Лакнау — пушечные ядра, вращаясь, со свистом летали над полем, иногда между ними. И тем не менее шотландцы как ни в чем не бывало держали строй. Все это легенды и иллюзии, которые вы очень скоро должны будете пронзить острием своего пера.

Дело в том, что нынешние молодые не отличаются от тех, какими были вы двадцать лет назад, и от тех, какими были мы шестьдесят лет назад.

Преданный вам

Ян Гамильтон».

Комментарии

Первое издание и оригинал: «Конец войны? Переписка автора романа «На Западном фронте без перемен» с генералом сэром Яном Гамильтоном в «Лайф энд леттерс» (Лондон, изд. Десмонд Маккарти), том III, 1929 г., № 18 (ноябрь 1929 г.), стр. 399—411. Перевод с англ. Томас Ф. Шнайдер.

Еще до публикации английского издания романа «На Западном фронте без перемен» в марте 1929 года английское издательство «Путнэм Сане» отправило сигнальный экземпляр одному из самых известных британских военачальников времен Первой мировой войны, генералу сэру Яну Гамильтону, который в ответ написал письмо, датированное 2 апреля 1929 года. Директор издательства «Путнэм» Хантингтон переправил Ремарку ответ генерала в виде письма от 19 апреля (оно хранится в литературном наследии Ремарка Р—С. 6 F. 11/002), которое породило последующую переписку; она не учитывалась в исследованиях романа «На Западном фронте без перемен».

Редакция «Лайф энд леттерс» предпослала переписке следующее замечание, включающее в себя цитату из письма Ремарка:

«Для историков период времени 1929— 1930 гг. запомнится тем, что мышление людей впервые приобрело антивоенную окрашенность. Может показаться странным, что подобные эмоциональные сдвиги так долго не давали о себе знать. Однако остается фактом: люди способны пережить исследование только тех ужасающих событий, которые в какой-то степени уходят в прошлое, а чувство естественного отвращения не позволяет умалять военные успехи, когда все еще остро чувствуется скорбь. Симптомы смены этих настроений вновь и вновь напоминают о себе. Одним из таких признаков является внезапное и неожиданное пробуждение интереса к войне во всей Европе. Книги, реализовать которые еще год назад не надеялся ни один издатель ни в этой, ни в какой другой стране, теперь сметают с прилавков сотни тысяч заинтересованных читателей. Свою лепту в такое развитие событий внесла Англия, где выпущена книга Эдмунда Блаццена под характерным названием «Подтекст войны». Тем не менее роман «На Западном фронте без перемен» по сравнению со всеми книгами произвел самое глубокое и масштабное впечатление. Было реализовано следующее количество экземпляров (ниже приводятся данные за несколько прошедших месяцев):

Германия — 850 000
Дания и Норвегия — 60 000
Америка — 215 000
Финляндия — 5000
Франция — 300 000
Голландия — 50 000
Румыния — 6000
Швеция — 50 000
Испания — 25 000
Чехословакия — 20 000
Англия — 300 000

То, что во Франции, по имеющимся данным, продано большее число экземпляров книги, чем в Америке, весьма показательно, хотя это обстоятельство отчасти объясняется плохим качеством американского издания (складывается впечатление, что американцы — самые плохие переводчики в мире).

Хотя большинство тех, кто читал роман «На Западном фронте без перемен», положительно отозвались о книге, усматривая в ней антивоенную направленность, другой сегмент читателей подозревает, что для автора описание жестокостей — самоцель. Местные издатели из «Путнэма» предъявили мне целый пакет газетных вырезок. Обращают на себя внимание материалы из солдатских газет, опубликованных в Германии оскорбительных комментариев, что можно считать позитивным примером профессиональной солидарности. Они были переправлены господину Ремарку. Любопытно узнать, как он это воспринял, 15 сентября Ремарк пишет из Берлина:

«Благодарю вас за присланные мне газетные вырезки, содержащие кое-какие новые для меня вещи. Так, из интервью в «Обсервер» от 8 сентября я узнал, что господин Мойси якобы хорошо знает меня, утверждая, что мне двадцать шесть лет. Должен заметить, что не имею ни малейшего понятия о господине Мойси, а еще, к сожалению, я на пять лет старше. Я нередко заглядываю в колонки сплетен в разных газетах и журналах, о чем меня частенько расспрашивают берлинские корреспонденты английских средств массовой информации. В этой связи могу сказать лишь одно — я действительно не считаю нужным обращать внимание на пустую болтовню, основанную на невежестве, зависти, ненависти и погоне за сенсацией. В Германии никто бы это не принял всерьез, потому что здесь любому понятно, откуда ветер дует. Это немногочисленная группа неудовлетворенных людей, реакционеров, обожателей войны. Эти люди уже не представляют Германию, несмотря на шум, который они устраивают с таким воодушевлением. Современная Германия ратует за труд, возрождение, благоразумное понимание, трудолюбие и мир.

Когда я вижу, что делает из меня бульварная пресса и вечновчерашние, порой сам кажусь себе настоящим монстром. Например, мой возраст колеблется между 22 и 55 годами, имен у меня столько, что их трудно подсчитать, а еще больше всяких полков, бригад и дивизий, в которых я якобы служил или не успел послужить. Ничтоже сумняшеся мусолят слух, будто свою рукопись я украл у одного убитого товарища. Потом покатилась молва, что мой роман — сплошной плагиат, мол, все списал из других книг о войне, а еще якобы сочинял по заказу Антанты. Последние данные обо мне меняются чуть ли не каждый день. Вот что мне хотелось бы сказать в ответ: я пожелал бы, чтобы эти люди были правы хотя бы в одном отношении — что я никогда не был на фронте. Тогда сегодня я действительно был бы уверен в том, что из меня получился неплохой писатель, в чем мне самому еще предстоит убедиться. Впрочем, на мой взгляд, когда автор поставит последнюю точку в своей рукописи, он должен сказать последнее слово о законченной книге. Если она удалась, то сама способна противостоять враждебной критике. Если же книга не получилась, все последующие оправдания бессмысленны.

Ущербная тщетность и завышенная самооценка могли бы стать главным как бы то ни было. Amour propre уместна только по достижении семидесяти лет, когда можно сказать, что задуманное исполнилось. Но я еще достаточно молод и только в начале пути. Как бы я смешно выглядел, если бы одну-единственную книгу посчитал достаточным основанием для самообольщения. Сначала мне надлежит трезво оценить собственные способности. А для этого мне надо трудиться, именно трудиться, а не говорить или дискутировать. Я меньше всего склонен рассуждать на эту тему, ибо всякая бессмыслица, когда перемывают мои косточки, пышет такой злобой, что, услышав весь этот бред, каждый в Германии в недоумении только пожмет плечами».

Между тем далеко не все военные восприняли книгу в этом духе. Издатель отправил сигнальный экземпляр генералу сэру Яну Гамильтону, причем письмо генерала, переправленное автору и также перепечатанное нами, вызвало критику его собственной деятельности на военной службе. Пока бушевала буря вокруг его книги, господин Ремарк предпочитал отмалчиваться. В данном случае он впервые разъясняет, какую цель преследовал, взявшись за перо. Мы перепечатываем полностью эту переписку, ибо она представляет интерес в том смысле, что высший британский военный в своем комментарии настолько обстоятельно рассмотрел основную мотивацию автора, что побудил его нарушить молчание.

Ян Гамильтон (1853—1947 гг.) являлся профессиональным военным. Как армейский офицер (начиная с 1872 года) вплоть до Первой мировой войны он принимал активное участие почти во всех военных операциях Британской империи. В 1915 году генерал Ян Гамильтон был назначен командующим Средиземноморскими экспедиционными силами. В марте того же года на него было возложено командование операцией, которая означала взлет и одновременно поворот в его военной карьере. Речь шла о попытке Антанты закрепить за собой Босфор путем высадки десанта на турецкой территории. Эта операция закончилась неудачей. Хотя официально Гамильтон не был виноват в этой катастрофе, в октябре 1915 года он был освобожден со своего поста. Вплоть до ухода на пенсию в 1920 году он служил в лондонском Тауэре. Как упоминается в переписке, Гамильтон и в отставке не оставался активным. Сначала как президент Британской Лиги Шотландии, а в 1932 году стал лорд-ректором Эдинбургского университета.

В опубликованной издательством «Путнэм» переписке отсутствует еще одно письмо Ремарку, написанное в мае 1929 года. Так писатель отреагировал на запрос издательства от 3 мая 1929 года. Данное письмо один из немногих ранних документов, в которых Ремарк объясняет, что он думает о так называемом «Крамер-споре» в связи с его фамилией (цитируется по Р—С. 6F. 11/007а):

«Уважаемые господа,
сердечно благодарю вас за любезные письма и газетные вырезки. К сожалению, я некоторое время был болен, из-за чего задержался с ответом.

На сегодня можно остановиться ват на чем. Моя фамилия вовсе не «Крамер». Это не более чем миф, придуманный некоторыми германскими милитаристами и подхваченный прессой. Моя фамилия — Ремарк, семья носит ее несколько сот лет. Эта фамилия была подкорректирована лишь однажды; по немецкой фонетической традиции «Remarque» предстало в виде «Remark». Но это коснулось только меня и моего отца, потому что нам обоим часто разъяснялась данная специфика. Сегодня, как и прежде, мы носим, однако, оба имени. Но имя, которое обыкновенно указывают, — «Remarque». В нашем окружении никто не именовался «Kramer» (Крамер). Это откровенная выдумка, как, впрочем, и кое-что другое. Обо всем прочем напишу вам в ближайшие дни. Обещаю исполнить все ваши пожелания.

Преданный вам

Эрих Мария Ремарк».