Томас Ф. Шнайдер. Воинствующий пацифист?

I

26 января 1931 года. Спустя полтора месяца после того, как 11 декабря 1930 года совет по контролю над кинопродукцией с формулировкой «за нанесение ущерба престижу Германии» наложил запрет на демонстрацию фильма «На Западном фронте без перемен» по одноименному роману Эриха Марии Ремарка, немецкая лига по правам человека организовала митинг под девизом «Ремарк и окружающая действительность». В Берлинском зале имени Баха собрались известные своими антивоенными взглядами видные представители столичной общественности, чтобы выразить протест. Запрет был воспринят как капитуляция Республики перед националистическим уличным террором. Наряду с выступлениями Генриха Манна, Карла Цукмайера, Эдлефа Кёппена, Кете Кольвиц, а также депутатов рейхстага Аделе Шрайбер-Кригер и Марии Юхач были зачитаны послания от Людвига Ренна, Арнольда Цвейга, Курта Тухольского, Альберта Эйнштейна, Александра Морица Фрея и архиепископа Зёдерблома. В развернувшейся затем дискуссии бывших участников войны было единодушно отмечено, что «кинофильм «На Западном фронте без перемен» дает лишь слабое представление о фактически происходивших на фронте событиях».

Однако сенсацией вечера стало письменное обращение автора «На Западном фронте без перемен», который, по мнению общественности, до сих пор никак не реагировал на дискуссию вокруг романа, одноименного кинофильма и собственной персоны. Ремарка цитировали следующим образом:

«Я долго искал объяснение тому, как стало возможным, что люди, прошедшие войну, спустя двенадцать лет могут так решительно разойтись в оценке реальности войны. Даже самые тяжелые переживания, основанные на уже пройденном и пережитом, несут в себе отблеск героического авантюризма. Никто не захочет и не сможет преуменьшить огромные заслуги немецкого солдата. Однако необходимо со всей решительностью противиться тому, чтобы теперь односторонне цепляться за воспоминания об этих заслугах, прославлять войну и преуменьшать порожденные ею беды».

Это программное заявление завершается цитатой из только что вышедшей новой книги Ремарка «Возвращение» — «В завещании мертвых присутствует не "призыв к мести", а реализация принципа "это не должно повториться"».

На взгляд корреспондента берлинского журнала «Лихт бильд бюне», высказывание Ремарка имеет событийное значение, ибо в нем автор «впервые дает собственную публичную оценку данному явлению. Кроме того, он не без критической интонации добавляет, что от него давно ждали такой оценки». Он и другие критики Ремарка не желали обращать внимания на четко сформулированные взгляды писателя, высказанные в многочисленных интервью. Однако тогда оценки определялись убежденностью автора, что в своем романе «На Западном фронте без перемен» он хотел отразить лишь человеческий аспект войны, воздерживаясь от политической конъюнктуры. Ремарк вновь и вновь повторял, например, в интервью с Акселем Эггебрехтом в июне 1929 года, что его занимала проблема судей ветеранов в послевоенное время, волновало, не нанесли ли связанные с войной переживания, в том числе психические правила, людям, при этом сам писатель оставался человеком вне политики. Эти высказывания, а также развернувшаяся дискуссия о книге даже способствовали возникновению мифа о том, что после огромного успеха «На Западном фронте без перемен» Ремарк стал жертвой трагического раздвоения личности: рядовой солдат Ремарк, желавший лишь переварить собственные фронтовые переживания, противостоит автору Ремарку, которому политизированная общественность снова порывается напялить на голову стальной шлем, объявив адептом пацифизма или — в зависимости от политической ориентации — по меньшей мере сторонником морального перевооружения.

Фактически Ремарк стал заложником почти неразрешимого противоречия. После того как издательский концерн «Ульштейн» в августе 1928 года принял рукопись романа «На Западном фронте без перемен» и подверг ее внутрииздательскому рассмотрению, автору было категорически предложено смягчить текст. Коммерческая стратегия издателя, очевидно, была нацелена на то, чтобы в книге, «представлявшей войну как факт», война рассматривалась скорее как послевоенная и «послесловная» стадия, как рассказ о переживаниях простого аполитичного ее участника, призванный добавить новую перспективу заполонившим книжный рынок офицерским мемуарам, а также сделать книгу приемлемой как для противников, так и сторонников войны. Рекламу романа издательство привязало к своей концепции, подчинив ей информацию об авторе и его мотивации. Так, вначале утверждалось, что Ремарк оказался непосредственным свидетелем описанных событий и, переварив воспоминания, всего за несколько недель положил вызревший текст на бумагу.

Поначалу в своих личных свидетельствах и интервью Ремарк придерживался именно этих подходов. Судя по всему, стратегия издателя оказалась эффективной — как правые, так и левые критики романа «На Западном фронте без перемен» были едины в том, что книга дает правдивое описание войны. Огромные, с каждым днем возрастающие тиражи (чтобы удовлетворить немыслимый спрос, на издательство «Пропилеен» одновременно работали не менее восьми типографий) доказывали, что в общем-то аполитичное воспоминание о пережитом воспринималось как тенденциозно артикулированное повествование, которое, на взгляд правых, представляло собой клевету на немецкого солдата, а в аргументации левых низводило войну до тривиальной авантюры, созвучной «пацифистской пропаганде милитаризма».

Немецкая премьера американской экранизации (режиссер-постановщик Льюис Майлстоун) 4 декабря 1930 года в Берлине накалила дискуссию вокруг романа «На Западном фронте без перемен» до предела. Берлинские националисты воспользовались премьерой фильма для проведения акций протеста перед зданием кинотеатра на Ноллендорфплатц и в самом зрительном зале. Эти акций обернулись проверкой, причем небезуспешной, Веймарской республики на прочность. После запрещения кинопремьеры Геббельс в своей газете «Ангриф» от 12 декабря 1930 года с ликованием писал:

«Переписка: «Глубокоуважаемый господин доктор (Геббельс)! Если вам не удастся снять с показа постыдную ленту «На Западном фронте без перемен», весь ваш национал-социализм перестанет мне внушать всякое уважение. С совершенным почтением, И.X., фронтовая медсестра». — Ответ: «Глубокоуважаемая фрау X.! Нам-таки удалось. Д-р Геббельс».

Между тем писатель Эрих Мария Ремарк оказался между двумя стульями. Связанный с маркетинговой стратегией издательства «Ульштейн» и захваченный бурной политической дискуссией, — литературно-эстетические критерии были отброшены, — Ремарк не желал зависеть от партийно-политических целей. Он отстаивал свою позицию, оказавшись в уникальной ситуации, высказываясь в редких интервью и разрозненных оценочных публикациях. Даже цитируемое вначале, однозначное по своему духу высказывание не получило широкого отклика как подтверждение достоверности взгляда писателя со стороны общественности. В результате Карл Осецкий в 1932 году с разочарованием заметил:

«Ремарк проявил тонкий вкус, избежав преходящей суетной славы, неизбежно сопутствующей подобному успеху. Роковым оказалось то обстоятельство, что он уклонился от борьбы, которая стала неизбежным следствием читательского успеха романа... Позиция, которая может стать уделом независимого безмятежного литератора...»

По крайней мере в результате озвученного вердикта Эриха Марию Ремарка стали считать аполитичным писателем, которого скорее всего случайно благодаря роману «На Западном фронте без перемен» затянуло в водоворот политического противостояния и от которого не ожидали больше никаких принципиальных оценок. То, что он еще раньше подробно ответил на вопрос «Тенденциозны ли мои книги?», уже не имело принципиального значения для утвердившегося с тех пор на десятилетия взгляда на Ремарка как на литератора.

Между тем еще один аспект способствовал и способствует неоднозначности Ремарка как писателя. Видимо, биография и личный стиль жизни какого-либо литератора до и после никогда не были объектом столь целенаправленных и успешных нападок во имя подрыва его достоверности. До сегодняшнего дня имя Ремарка неизменно ассоциируется с вопросом о том, не является ли его фактической фамилией — Крамер. Вопрос излучает таинственную ауру, по-видимому, с элементами авантюризма. Хотя уже в 1929 году эти домыслы со ссылкой на свидетельство о рождении были опровергнуты как национал-социалистская пропаганда, споры о подлинности фамилии писателя и самой легенды вокруг Крамера до сих пор фигурируют в ряде публикаций.

Трудны для восприятия упреки и целенаправленно искаженные аргументы против романа «На Западном фронте без перемен» со стороны оппонентов, поражающих своей политической пестротой. Мол, Ремарк фактически никогда не воевал, рукопись своей книги якобы похитил у погибшего товарища, был агентом Антанты и т.д. Широко обыгрывалось то обстоятельство, что с помощью оплаченного усыновления усилиями обедневшего барона Хуго фон Бухвальда 27-летний Ремарк обеспечил себе достойное положение в обществе. В 1926 году Ремарк вместе со своей супругой Илзе Юттой Замбона в результате усыновления якобы за 500 имперских марок официально приобрел себе дворянский титул и. стал именоваться «Эрих Ремарк барон Бухвальдский», о чем свидетельствует его регистрация в берлинской полиции. Еще более предосудительным тогдашним критикам показалось то, что мучимый воспоминаниями о войне литератор в 1924 году написал эссе «О коктейлях из дорогостоящих алкогольных напитков». Мнение, что автор сочинений о войне, убийствах и угнетении вынужден увязывать свой стиль жизни с описанными переживаниями или событиями, сознательно отказываясь от приятных сторон жизни, до сих пор невидимо присутствует в оценках творчества Ремарка.

Не так-то просто объединить образы «денди» и «гуманиста» в единое свободное от противоречий целое. Такая попытка почти неизбежно приводит к выводу, что перед нами «плодовитый сочинитель тривиальных книжек, не пропускавший ни одну из актуальных тем времени».

Само собой разумеется, самооценка Ремарка не имела ничего общего с обоими подходами. В интервью с Хайнцем Липманом в 1962 году он в конце концов нащупал определение, характеризующее его политическую и писательскую философию. Когда в 1931 году писатель был вынужден покинуть Германию, он оставался тем же, кем был и в 1962 году, — «воинствующим пацифистом».

На первый взгляд формулировка опять-таки содержит в себе противоречие. Ведь «воинствующее» начало едва ли согласуется с миролюбием, которое обыкновенно связано с пацифистскими взглядами. Однако подобная самооценка, возможно, намекала на то, что всю свою жизнь писатель неустанно и бескомпромиссно отстаивал сугубо индивидуальную и ярко выраженную гражданскую антивоенную позицию. Собранные в этой книге литературные материалы и интервью убедительно подтверждают это. Тем не менее, видимо, следует рассматривать все представленные материалы в тесной связи с жизнью и творчеством Ремарка, чтобы продемонстрировать, что между биографией, с одной стороны, и содержащимися в этих материалах и романах Ремарка подходами, с другой, нет никаких «неразрешимых противоречий».

II

Уже летом 1918 года двадцатилетний Ремарк получил нечто вроде решающего опыта приобщения к «воинствующему пацифизму». После кратковременного, вовсе не добровольного пребывания в тылу Западного фронта в июне — июле 1917-го, — оно закончилось в результате попадания в него осколков гранаты, — Ремарк оказался в госпитале Св. Винченце в Дуйсбурге. Ранения в шею и руки оказались настолько серьезными, что теперь уже бывшему солдату пришлось расстаться с давней мечтой о карьере музыканта. В Дуйсбурге Ремарк давал уроки музыки дочери инспектора лазарета. Вероятно, молодых людей связывали и более тесные отношения. В результате Ремарк стал госпитальным писарем и на фронт уже не вернулся. 24 августа 1918 года он сделал запись в своем дневнике, который обычно пестрел любовными мечтаниями:

«Вчера у меня был долгий разговор с одним товарищем, вице-фельдфебелем Лейглом. То, что до сих пор представлялось мне чем-то неопределенным, приобрело четкие очертания. Это мысль о том, чтобы после окончания войны призвать молодежь Германии, эту великолепную, твердую как сталь молодежь, к борьбе с прогнившим и поверхностным в искусстве и жизни... Атака на устаревшие методы воспитания... Борьба за улучшение условий жизни народа, за проведение земельной реформы, и прежде всего борьба против угрозы милитаризации молодежи, против милитаризма во всех извращенных проявлениях... Ну и прежде всего стремление к внутренней правдивости и серьезности во всех делах, противостояние мелочности и низости при любых обстоятельствах».

Этот вице-фельдфебель Лейгл, о котором неизвестно ничего более, сыграл в становлении Ремарка такую же роль, как богемец из Оснабрюка Фриц Хёрстемейер. Хёрстемейер, художник, поэт, философ из Богемии, еще в предвоенные годы собрал вокруг себя в Оснабрюке целую группу учеников, среди которых наряду с Ремарком был и будущий искусствовед Фридель Фордемберге из Кельна. Кружок на Либихштрассе, получивший название «Приют грез», ставил целью не только дискутировать об искусстве, но и разрабатывать художественные и философские взгляды на проблемы бытия. Хёрстемейер скончался в 1918 году, год спустя после смерти матери Ремарка. В Дуйсбурге к «остроумию» Ремарка добавилось пацифистское убеждение:

«Только не подумайте, что немецкая молодежь из патриотических чувств страдает и погибает за «кайзера и рейх». Это чувство может изливаться только из ваших сердец. Патриотизм декларируют исключительно спекулянты, наживающиеся на войне, а также те, кто востребован ею. Кроме того, патриотизм, коим вы заполняете газетные полосы, есть признак геройства, но не свободы духа. Разве это достойный шаг, если я жертвую своей жизнью во имя абсурдной идеи, рассчитываясь за глупости государственных деятелей, во имя человека, которого уже давно отвергаю? Разве эта война не есть безумное извращение естественного положения вещей? Меньшинство диктует, приказывая подавляющему большинству — а теперь всем на войну!.. Можно ли поверить в реальность происходящего?»

В своем дневнике Ремарк формулирует основополагающий принцип своего литературного творчества. Хотя девятнадцатилетний солдат, оказавшись в лазарете, в 1917 году уже стал обдумывать, как преобразовать полученные впечатления в «роман», обращаясь за помощью к еще остававшимся в окопах товарищам, попытка создать конкретный текст, трансформировать военный опыт и сформировавшиеся под его влиянием убеждения в виде литературного произведения затянулась на целых десять лет.

Окончание войны обернулось лично для Ремарка тяжелым кризисом. Хотя он завершил начатое еще до призыва в армию педагогическое образование, возникли проблемы с трудоустройством. Хорошее место предполагало консервативную причастность к иерархии и подчинение системе учебных планов. Ремарку пришлось осваивать разные профессии, писать рецензии для выходивших в Оснабрюке газет, сочинять небольшие рассказы и стихи для дрезденского журнала «Шёнхайт». Написал он роман, в котором пытался осмыслить «богемское» время, проведенное в «Приюте грез» Фрица Хёрстемейера.

В 1921 году Ремарк, усомнившись в правильности выбранного им пути, обратился к Стефану Цвейгу с просьбой дать беспристрастную оценку его писательских амбиций и достоинств. Ремарк отправил мэтру и несколько своих стихотворений, опубликованных начиная с 1918 года в дрезденском журнале «Шёнхайт», а также в городских газетах Оснабрюка. Стефан Цвейг, проживавший в Швейцарии в качестве эмигранта, был известен своими антивоенными взглядами. Абсолютно незнакомому автору Цвейг с пониманием и благожелательно ответил не сохранившимся до наших дней письмом. Читательский успех романа «На Западном фронте без перемен» стал поводом для Ремарка еще раз написать мэтру письмо, чтобы поблагодарить его за поддержку:

«...Много лет тому назад, будучи в состоянии отчаяния, я собрался с мыслями и, преодолев последние колебания, отправил несколько своих стихотворений человеку, мнению которого суждено было решить мою судьбу — стоит ли мне пытаться продолжить свои усилия или же признать правоту окружающих меня людей, советовавших отбросить химерические идеи и поменять профессию... потом моя жизнь продолжилась, признаться, непросто было совладать с самим собой, но в результате я все же написал книгу... Тем не менее я был бы несказанно рад, если бы эту книгу вы восприняли как первый мой шаг, созвучный вашему тогдашнему письму».

Двадцатые годы в многообразном литературном творчестве Ремарка (известно о 250 отдельных публикациях за период времени с 1916 до 1928 г.) были отмечены более или менее успешным стремлением автора, обходившего стороной острейшие проблемы своего времени, утвердиться в качестве серьезного писателя. Эти усилия привели к профессиональному взлету — от редактора журнала «Эхо континенталь» (Ганновер, 1922—1924 гг.) до главного редактора берлинского журнала «Шпорт им бильд» (с марта 1928 года), а также «Журнала высшего света», принадлежавшего немецкому концерну «Хугенберг». Ремарк вместе со своим предшественником на посту главного редактора Конрадом Элертом гламурный глянцевый журнал, посвященный спорту и моде, превратили в рупор ведущих литераторов Веймарской республики. Роберт Мусил, Карл Цукмайер, Эрнст Вайс, Макс Брод печатались на страницах этого журнала наряду с Бертольтом Брехтом, Рене Шикеле, Робертом Вальзером и... Эрихом Марией Ремарком. Что в итоге побудило Ремарка осенью 1927 года решительно пожертвовать всем до сих пор профессионально написанным во имя романа «На Западном фронте без перемен», до сих пор остается загадкой. Скорее всего автор отдавал себе отчет в том, что подобное (прежде всего в рукописном варианте) антивоенное произведение могло быть отвергнуто его работодателем Хугенбергом. Поэтому в конце концов заключенный с «Ульштейном» договор содержал оговорку, что в случае неудачи романа «На Западном фронте без перемен» Ремарк будет отрабатывать полученный аванс в виде первоначального гонорара в журналах издательского концерна «Ульштейн». Через два дня после публикации пробного фрагмента романа в принадлежащей «Ульштейну» «Фоссите цайтунг» Ремарк без предупреждения был уволен из журнала «Шпорт им бильд», хозяином которого являлся Хугенберг.

Риск, на который пошел Ремарк, в общем-то был оправдан. Благодаря публикации этого произведения автор на всю оставшуюся жизнь обеспечил себе финансовую независимость. Вместе с тем читательский успех имел вышеупомянутые серьезные последствия для политической репутации Ремарка. Он был вынужден озвучивать свои оценки не только публично, но и прежде всего конкретизировать их в атмосфере неудержимого человеческого возбуждения. Результатом этих выступлений стала вынужденная эмиграция, когда ему пришлось поселиться в Тессине в 1931 году. Затем появилась статья «Тенденциозны ли мои книги?», в которой автор предстал как литературный критик, сумевший почувствовать дух тогдашнего времени по читательской реакции на свои произведения:

«Патриотизм — это высокое и благородное понятие, а вот шовинизм стал опасной угрозой с тех пор, как волна национализма захлестнула современный мир, распространяя евангелие ненависти и проповедуя грубую силу. Этот шовинизм присутствует во всех европейских странах, в Италии, а также в Германии. На взгляд шовинистов, действительно патриотичен только агрессиивный национализм, а вот воплощением трусости для них является пацифизм или просто осуждение ужасов войны и миролюбие. Они, однако, забывают, что в нынешнее беспокойное время борец демонстрирует меньшее мужество, чем тот, который осмеливается заявить о себе как о пацифисте».

Нападки на Ремарка имели для него весьма серьезные последствия. Он чуть ли не возглавлял «черный список», возникший по воле национал-социалистов. 30 января 1933 года Ремарк находился в Берлине. По некоторым данным, которые сам Ремарк подтверждал в разных вариантах, той же ночью, захватив с собой подарок от «Ульштейна», он направился в сторону швейцарской границы. В мае 1933 года написанные им книги были брошены в костер, и в том же месяце рядом с виллой Ремарка в Порто-Ронко было совершено нападение на молодого еврейского журналиста Феликса Мануэля Мендельсона. Томас Манн 8 мая 1933 года сделал запись в своем дневнике:

«Новости о жутких событиях и кровопролитиях в Германии и даже за ее пределами. Это «погибший молодой человек Мендельсон, которого, по-видимому, приняли за Ремарка».

Одновременно Геббельс еще раз попытался убедить популярного автора нееврейского происхождения с помощью эмиссаров «тайно вернуться в рейх, чтобы ответственность за произведение «На Западном фронте без перемен» взвалить на ставший между тем «проарийским» издательский концерн «Ульштейн». Ремарк ответил на эти происки отказом.

Ремарка снова затронул тяжелый кризис. Первая редакция его нового романа под названием «Пэт», в котором описывались трудности бывшего солдата, поучаствовавшего в мировой войне и оказавшегося в условиях послеинфляционной Веймарской республики, была завершена автором 30 января 1933 года. После событий 1933 года Ремарку потребовались еще три года, чтобы роман предстал под новым названием — «Три товарища». Это доказывает, как общественно-политические события и перемены в Германии повлияли на творчество писателя. Из политически немотивированного несчастного случая, приведшего к гибели одного из «Трех товарищей» — Готтфрида Ленца, — в окончательной редакции опубликованного в 1936—1937 гг. романа «Пэт» перед читателем предстала сцена политического убийства, связанного по времени с предвыборной кампанией национал-социалистов. И еще — Ремарк развивает здесь тему личной мести, приобретающую существенное значение в представлении главных действующих лиц в его эмигрантских романах «Возлюби ближнего своего» (1939—1941 гг.) и «Триумфальная арка» (1945 г.). В этих произведениях государственные институты Германии, как и стран, предоставляющих приют эмигрантам, утрачивают прежде всего моральную легитимацию на применение силы со стороны государства. Несмотря на основополагающие гуманистические подходы, у изгоев Европы остается единственный выбор: брать свои права в собственные руки. В неопубликованном комментарии в связи с романом «Возлюби ближнего своего» Ремарк в 1940 году писал:

«...это всего лишь человеческие взгляды, которые положены в основу данной книги. То, что в ней нередко затрагивается политика, вытекает из ее содержания; Жесткость изложения диктуется самой судьбой действующих лиц. Если книга способствует обостренному восприятию наложения событий, помогая пережить судьбу невинных людей, ставших жертвами, то она достигла поставленной цели. Это произведение не претендует на какие-либо художественные изыски».

III

15 мая 1942 года шесть известных оказавшихся в эмиграции писателей и интеллектуалов отправили письмо из Лос-Анджелеса не менее известному американскому литератору Эптону Синклеру с просьбой о материальной поддержке обнищавших немецких и австрийских эмигрантов. Речь шла о ежемесячном пожертвовании на сумму 25 долларов. Шестеро подписавших обращение действовали по поручению Европейского фильмофонда. Фонд был основан в 1938 году независимыми в финансовом отношении эмигрантами, чтобы оказывать содействие в визовых вопросах и в оформлении договоров с хозяевами Голливуда. В первую очередь речь шла о помощи неимущим эмигрантам и их семьям. Одним из главных принципов в деятельности Европейского кинофонда была анонимность заимодавцев. Это условие фигурировало и в письме, адресованном Синклеру: «Нет необходимости особо подчеркивать, что сами писатели (нуждающиеся в пожертвованиях) и понятия не имеют об этом письме». Среди подписавших Бруно Франк (супруга которого Элизабет вместе с Шарлоттой Дитерле считалась главным мотором фонда), Лион Фейхтвангер, Макс Хоркхаймер, Томас Манн, Франц Верфель и Эрих Мария Ремарк. Реакция Элтона Синклера на письмо до сих пор неизвестна. Однако то, что в данном случае Ремарк вместе с другими видными эмигрантами выступал в поддержку бедствующих изгоев, весьма характерно для его поведения в период эмиграции — анонимность и эффективность.

Уже в начале 1933 года Ремарк распахнул ворота своей виллы в Порто-Ронко, чтобы на первых порах предоставить кров немецким беженцам, как, например, ныне почти совсем забытому писателю Гансу Зохасцеверу. Вместе с Эльзой Ласкер-Шулер он помогал гонимым получить временное убежище в Швейцарии, пока не появится возможность устроиться в другом месте. Дневники Ремарка того времени пестрят записями о посещавших писателя эмигрантах. Они рассказывали ему об истории своего бегства, в некоторых случаях из концлагерей. Получив финансовую поддержку от Ремарка, они продолжали свой скорбный путь.

Между тем Эрих Мария Ремарк превратился из сугубо немецкого писателя в литератора международного масштаба, лишь частично лишившегося своего читателя. Стекавшиеся к нему гонорары со всего света обеспечили финансовую независимость. Вместе с тем его переориентация прежде всего на англо-американский книжный рынок не привела к смене тематики его произведений. Несмотря на утрату непосредственного контакта с Германией, в центре его творчества продолжала оставаться новейшая история родины, а также судьба и поведение немцев внутри и за пределами своего государства. Но и в сложившейся обстановке писатель старался сберечь свою независимость.

Находясь в эмиграции, сначала в Швейцарии, потом во Франции, а с сентября 1939 года в США, Ремарк не примкнул ни к одному из многочисленных эмигрантских объединений, воздерживался от каких-либо официальных политических заявлений и комментариев. Его выступления на эмигрантских конгрессах в июне 1935 года в Париже и в мае 1939 года в Нью-Йорке особого общественного резонанса не имели. Лишение германского гражданства он комментировал в своем дневнике 8 июля 1938 года. Запись была лаконичной и не без иронии:

«После обеда был звонок из Лондона: моя фамилия в последнем списке на лишение гражданства. Ну что ж! По крайней мере не лишено практического смысла, в следующей войне интернируют, но не сразу».

В последовавшем далее списке оказалась и бывшая супруга Ремарка Илзе Ютта Замбона, которая теперь уже как «не имеющая гражданства» и с просроченным паспортом могла быть выслана из Швейцарии. Ремарк, которому благодаря его известности высылка в общем-то не грозила, в 1938 году, чтобы исключить эту возможность, заключил с женой повторный брак. Писатель позаботился о приобретении себе и своей супруге паспортов Республики Панама.

И все же портрет такого Ремарка в эмигрантском исполнении был бы неполным, если бы мы умолчали, что в тот период времени он общался с Марлен Дитрих в элитарном Кап д'Антибе. Контакты с Марлен Дитрих, как убедительно свидетельствуют разные биографы актрисы, требовали от Ремарка максимальной отдачи сил, что не могло не сказаться на его писательском труде. Можно утверждать, что в Голливуд его потянула за собой скорее Марлен Дитрих, нежели страх перед угрозой надвигающейся войны, от которой он бежал в конце августа 1939 года в США на последнем покидавшем Европу пассажирском пароходе «Куин Мэри». Лишь в 1942 году ему удалось освободиться от нее, перебравшись из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, чтобы там сразу же завязать не менее напряженные, но сохраняющие творческую энергию новые контакты.

Неохотно, опасаясь утратить свою независимость, дав согласие на сотрудничество с государственной структурой, тем более американской секретной стратегической службой в Нью-Йорке, в 1944 году Ремарк в конце концов принял предложение американского правительства по активному противостоянию национал-социализму. До того, начиная уже с 1943 года предпринимались разные попытки, например, с участием вице-президента США Уоллеса, по привлечению Ремарка к непосредственной пропагандистской работе в духе Марлен Дитрих, которой актриса занималась среди солдат в Европе. Тем не менее Ремарка вовсе не тянуло к участию в какой-либо политической или даже военной организации.

Результатом работы Ремарка на секретные службы стала аналитическая записка «Практическая воспитательная работа в Германии после войны». В ней Ремарк обобщил свои взгляды (например, его критика в адрес милитаризма) и модифицировал их в связи с вероятной воспитательной и прежде всего просветительской работой среди «годных к употреблению» немцев. Как в романе «На Западном фронте без перемен», Ремарк вскрыл в этом труде истоки национал-социализма в германском, прусском милитаризме. Философия «приказ — подчинение» исключает индивидуальную ответственность и этически мотивированные решения и служит одновременно надежным средством оправдания преступлений, совершенных по приказу. Тем не менее этот документ в сентябре 1944 года представлял собой нечто вроде «общего места». По сути, это была пустая игра слов, весьма далекая от реальности. А вот свою индивидуальную поддержку конкретных жертв национал-социализма Ремарк продолжил и после окончания войны. Такая поддержка часто была анонимной. Например, совершенно обнищавшему в американской эмиграции писателю-экспрессионисту Альберту Эренштейну Ремарк помогал вплоть до его смерти, о чем до недавнего времени не имели представления даже биографы Эренштейна. Вот запись из его дневника 1950 года:

«Умер (Альберт) Эренштейн; из банка пришло сообщение, поскольку вернулся неоплаченным чек за тот месяц».

IV

«Ремарк вскрывает вину нацистов за развязывание войны». Так была озаглавлена статья в газете «Лос-Анджелес таймс» от 10 февраля 1946 года. Похожие материалы появились в тот же самый день и в других американских газетах. Ремарк впервые непосредственно обратился к общественности на пресс-конференции, выразив свою озабоченность событиями в послевоенной Германии. Полтора года спустя после написания меморандума «Практическая воспитательная работа» он откровенно озвучил свои представления и оценки немцев, что явилось доказательством глубоких перемен в самосознании автора.

С окончанием войны информация о действиях немцев в военное время дошла и до Ремарка. Она не только глубоко потрясла писателя, но и стала побудительным импульсом для его политической активности в 50-е годы. Сообщения об освобождении концлагерей в американских средствах массовой информации он прокомментировал уже ставшим крылатым выражением — «Народ поэтов и мыслителей, каковым он никогда не был, оказался народом убийц и палачей». Впрочем, он написал это только в своем дневнике. Лишь в начале июня 1946 года до него наконец-то дошло сообщение о том, что два с половиной года назад на основе доноса и обвинений в «подрыве обороноспособности» так называемая народная судебная палата приговорила его родную сестру к смертной казни, приведя в исполнение вынесенный приговор с помощью гильотины. Есть данные, что председатель Народного трибунала судья Роланд Фрейслер, вдова которого (к возмущению не только Ремарка) после войны получила солидную пенсию, в ходе судебного заседания сказал: «Ваш братец от нас сбежал, но вам это не удастся».

В пятидесятые годы Ремарк подчинил свое творчество просвещению и закреплению воспоминаний, сберегая их от забвения. В общем-то безо всяких перед кем-либо обязательств сформулированные положения меморандума 1944 года оказались программными для него как писателя, о чем свидетельствует сама тематика его произведений.

Роман «Искра жизни» (1952 г.) повествует о преступлениях национал-социализма на примере одного из концлагерей, а в последовавшей за этим романом книге «Время жить и время умирать» (1954 г.) автор рассказывает о преступлениях германского вермахта на Восточном фронте, обсуждая на примере отпускника Эрнста Гребера вопрос о личной ответственности за возникновение войны и за ее продолжение. И наконец, в романе «Черный обелиск» (1956 г.) Ремарк рисует панораму небольшого немецкого городка в период инфляции в условиях Веймарской республики. Он отслеживает первые ростки национал-социализма в мелкобуржуазной среде, отмечая при этом, что в середине пятидесятых годов все осталось по-прежнему:

«Мир снова пребывает в блеклом свете апокалипсиса, запах крови и пыль недавних разрушений еще напоминают о себе. Но уже снова во всю мощь заработали лаборатории и фабрики, чтобы сохранить мир путем изобретения вооружений, с помощью которых можно взорвать весь земной шар. — Мир на земле! Никогда об этом не говорили больше и никогда не предпринимали во имя этого меньше, чем в наше время».

Если к романам добавить театральную пьесу «Последняя остановка» (1956 г.), действие которой происходит 30 апреля и 1 мая 1945 года в Берлине, а также сценарий фильма «Последний акт» (1955 г.), который воспроизводит последние дни Гитлера в бункере рейхсканцелярии, правомерно сделать вывод об усилиях автора по просвещению и перевоспитанию немцев сугубо творческими методами. Эта программа опирается на некоторые эссеистические тексты, как, например, предисловие к роману «Искра жизни», а также публицистику — статьи «Будьте бдительны!» и «Искушение взглядом».

Цели, которые преследовал Ремарк во всех названных произведениях, выходили далеко за рамки побудительного восприятия и, возможно, морализирующего описания нацистского времени. В его романах, как пытаются доказать некоторые их современные толкователи, прослеживается не только желание исторического освещения прошлого Германии, к которому нельзя подпускать «стороннего наблюдателя». Романы Ремарка оказались тесно связанными со временем их публикации, а именно — начала пятидесятых годов, будучи ориентированными на читательскую публику своего времени. Как и в романе «На Западном фронте без перемен», в центре внимания автора была не абсолютная достоверность воспроизводимых событий, а общепризнанный подход, который основан на исторических фактах, и вместе с тем он воздерживается от оценки их исключительности. Автора волновала проблема человеческого достоинства в экстремальных ситуациях.

Ремарк был убежден в том, что воспоминания не могут не искажать пережитое и что поэтому важно пробуждать в человеке волю, дабы познать, «как все было на самом деле». Только волевое усилие приводит к осознанию собственных ошибок и способствует их исправлению. Начиная с 1952 года Ремарк бывал в Германии и не раз наблюдал попытки «вытеснения» немцев. Он стал непосредственным свидетелем этого в конфликтах со своими швейцарскими и немецкими издателями. Его возмущение отражается в дневниках. Вот запись, сделанная в июле 1952 года, когда он находился в Берлине:

«Всё словно под водой. Какие-то неведомые существа. Напоминающие зомби, но с обостренным вниманием, чутье как ни у кого другого. С окружением связь утрачена. Во всем нечто чужое, и все это разыгрывается на чужой сцене. Будто во сне: любое слово, произнесенное в том числе и кем-то из гостиничного персонала, производит какое-то недостоверное впечатление, все словно кем-то передернуто — тональность разговора, да и сами люди не те, почему-то кажется, что все мгновенно переменится и канет в Лету. Восприятие человечности, теплоты, подлинности — все утрачено, все переменилось — как на сцене, к тому же не самой лучшей... В общем, старт безо всяких иллюзий. Голая жизнь. Вокруг сплошные носители функций. Опасность вновь и вновь напоминает о себе. Когда ревет самолет, все смотрят вверх, чтобы уловить момент. Может, снова прилетел, чтобы сбросить бомбы».

Ремарк был убежден, что людей, и прежде всего немцев, необходимо просвещать насчет их собственной истории, чтобы не допустить ее повторения.

«Люди должны видеть и слышать то, что происходит с индивидами, поскольку сила их воображения не соответствует общепризнанным фактам, принимать ее во внимание нельзя. Катастрофа привела к гибели пяти миллионов человек, но это вроде бы ничто — данное цифровое обозначение как бы лишено смысла.

Но если я продемонстрирую вам одного-единственного человека во всем его совершенстве, вызову доверие к нему, его надеждам и трудностям, а потом еще поведаю, как он умирает, — это навсегда останется в вашей памяти».

В начале пятидесятых годов Ремарк в полной мере отработал данную тему в своих произведениях — он представил отдельных персонажей в экстремальных ситуациях, когда люди стараются сохранить то, что, наверное, можно было бы охарактеризовать как достоинство, самоуважение или индивидуальность. Основным условием существования чувства собственного достоинства оставалась для писателя Ремарка история своей жизни, тесно связанные с его неугасающими о ней воспоминаниями. В романе «Искра жизни» попытки «скелета 509», утратившего даже собственное имя, сохранить свое человеческое достоинство Ремарк противопоставляет истории коменданта концлагеря Нойбауэра, который все больше и больше извращает собственную биографию, стараясь оправдать свои деяния. Роман «Время жить и время умирать» — рассказ о попытке простого солдата Эрнста Гребера в условиях негуманного времени остаться человечным. При этом он далек от того, чтобы избавиться от ощущения вины за содеянное, скорее наоборот — он сознает свою вину (соучастие в преступлениях вермахта), не пытаясь ее отрицать, чтобы избежать еще более глубокой в нее вовлеченности. В конце концов, однако, Гребер терпит крах, ибо не желает или не может пройти последовательно до конца по избранному им пути, примкнув к русским, противостоящим германскому вермахту. Ну а в произведении «Последняя остановка» автор рассказывает о том, как один эсэсовец стремился решительно выкинуть из памяти историю своей жизни — он приобретает одежду бывшего узника концлагеря, наивно полагая, что вместе с нею радикально изменит и собственную биографию. «Искра жизни» и «Время жить и время умирать», а также «Последняя остановка» — это произведения о сохранении и новом обретении достоинства, которое не есть объект какого-то внешнего воздействия, ибо оно может быть разрушено или сохранено только самим человеком.

На пике «холодной войны», интеграции ФРГ в сообщество западных государств и связанного с этим перевооружения Германии тематика творчества Ремарка означала отход от ранее декларированного им табу. Это спровоцировало реакцию, о которой он сам, пожалуй, даже не задумывался. Так, швейцарский издатель Альфред Шерц отказался печатать «Искру жизни», книгу о концлагере. В обоснование своего решения 20 июля 1951 года Шерц написал Ремарку письмо:

«Какой эффект, особенно сейчас, будет иметь немецкое издание в Швейцарии и в Германии? ...Мне не хватает мужества... но если мы выпустим «Искру жизни» осенью 1951 года или даже весной, это породит опасность для вас и для нас. В результате на вас и на нас обрушится поток критики, который может обернуться бойкотом не только этой книги, но и всех ваших произведений и наших издательских домов, в результате чего ваша новая книга лишится читателя».

Радикальность предсказания Шерца не подтвердилась после того, как год спустя по инициативе издателя Йозефа Каспара Витча роман «Искра жизни» увидел таки свет в кельнском издательском доме «Кипенхойер и Витч ферлаг». Витч также предсказывал бурную дискуссию вокруг книги, однако считал ее выход необходимым, способствующим рекламе шагом. Тем не менее Ремарк предвидел в основном негативную реакцию немецких критиков. Не будучи участником событий, да еще получивший в 1946 году американское гражданство, автор лишался морального права писать о немцах, обвинять их в чем-либо и упрекать в каких-либо упущениях. «Ремарка мы и не ждали» — так высказывались его критики, которые, что характерно, сами были узниками концлагерей. Книга Ремарка справедливо расценивалась как вызов «внутреннему примирению» немецкого народа, как несогласие с потребностью смириться с прошлым или же в определенном смысле «преодолеть» историю, чтобы в итоге предать забвению ее трагические страницы.

Однако и критики левой политической ориентации не увидели в Ремарке своего единомышленника. Роман «Искра жизни» не стал гимном немецкому сопротивлению, автор так и оставил за скобками дух этого бескомпромиссного сопротивления, которое естественным образом предполагает упрощенный образ врага, изображая в том числе носителей националистической идеологии и пытаясь разобраться в их поведении и мотивации. Характерно, что и в ГДР, и в социалистическом «восточном блоке» роман «Искра жизни» так и не был опубликован. В итоге до сих пор (и это также один из вопросов изложения пережитых воспоминаний) роман «Искра жизни» тесно увязывается с общим критическим взглядом, сформированным в броской стилевой манере журнала «Шпигель» (1952 г.):

«Картины концлагерной жизни, нарисованные «не присутствовавшим при этом», но адресованные не причастным к этим картинам. В общем, получились клише из реторты, сложенные литератором, могущим сочинить их на основе собственных переживаний».

Следующий отход Ремарка от утвердившихся табу — это роман о Второй мировой войне «Время жить и время умирать». Именно в ФРГ он натолкнулся на решительное неприятие. Издатель был вынужден «разрядить» роман и с помощью «переделок» приспособить его к требованиям духовного климата в стране. Витч изложил свои взгляды в письме Ремарку от 24 марта 1954 года, указав на его мнимые заблуждения по существу:

«Подобными мелочами критикам, причем именно злобно настроенным критикам, которых после выхода «Искры жизни» повсюду развелось несметное количество, мы подбрасываем самую лучшую приманку». И наконец, наиболее яркая формулировка: «Еще одно возражение касается персонажа по имени Иммерман, коммуниста, который в обобщающем плане единственный изо всех, кто правильно оценивает ситуацию с самого начала. Думаю, в современной Германии этот позитивный взгляд коммуниста может повлиять на оценку книги».

Ремарку представлялось очевидным, что «злоба дня» искажает воспоминания. Коммунист Иммерман в немецком издании романа «Время жить и время умирать» Превращается в социал-демократа, который в условиях ФРГ воспринимался более привлекательно. Ремарк оказался вовлеченным в холодную войну, хотя умел разглядеть человека за ярлыком «коммунист» или же за каким-либо иным обобщающим обозначением. Так, он комментировал в своем дневнике:

«Сообщение Кипенхойера о предлагаемых переделках в романе «Время жить и время умирать»: собираются приукрасить роль вермахта, четко прописанный образ коммуниста превратить в социал-демократа, изъять последние три главы и т.д. и т.п. Учитель, мол, должен говорить в таком духе: "Вы ведь там не были, все ведь там было не так (и все складывалось не так уж плохо)"».

В конце концов Ремарк с «молчаливым отвращением» был вынужден согласиться с «поправками», чтобы роман все же увидел свет в Германии. Зато в немецкое издание «Искра жизни» была внесена всего одна поправка — исчезло авторское посвящение книги казненной сестре. То, что впоследствии могло показаться второстепенным, стало для Ремарка однозначным доказательством точности формулировки и глубокого смысла. Вместо скромного посвящения — «Эльфриде» появилось «В память о моей сестре Эльфриде».

V

Среди собранных в этой книге материалов опубликован текст телеинтервью, которое на первый взгляд лишено какого-либо политического подтекста. Оно озаглавлено «Профиль». Однако к приводимому тексту следовало бы добавить соответствующее изображение — фотографию Фридриха Люфта, заядлого и искусного курильщика, с трудом скрывавшего свое волнение, и внешне спокойного и даже расслабленного Эриха Марии Ремарка, который тщательно формулировал свои ответы. В поставленных вопросах прослеживалось желание интервьюера Люфта загнать в угол автора бестселлеров, дезавуировать его самого и его книги, как второсортный товар, как вторичный продукт влияния Хемингуэя, к тому же тщательно зачищенный издательскими редакторами. Ремарк с улыбкой реагировал на эти наскоки, но дал им отпор. Хотя его манера полемизировать была понятна только посвященным, он разнес аргументацию Фридриха Люфта в пух и прах.

Ремарк распространяет о себе легенды, всякие выдумки о возникновении «На Западном фронте без перемен» («это моя первая книга») и деталях ее написания («еще не обработана»). А еще он резко сокращает сроки работы над этим произведением, с шести недель до четырех. А вот другое, на первый взгляд второстепенное замечание, характеризует самопонимание Ремарка в начале шестидесятых годов. Когда ему был задан вопрос о том, что происходит в современной немецкой литературе, Ремарк ответил:

«Видите ли, нынешние немецкие писатели оказались в своеобразной ситуации: предшествующее поколение, к которому я отношу и себя, больше не существует. В сущности, эмигрировав из Германии, оно так и не вернулось на родину».

Иносказательное, полное сарказма выражение «эмигрировав», означающее по смыслу «изгнанный» или «бежавший», поясняет, что речь шла об отчуждении от немцев, и это Ремарку было суждено познать уже в начале пятидесятых годов. Теперь, десятилетие спустя, к этому добавилось определенное разочарование, подавившее боевой дух. Сам Ремарк оказался за пределами Германии.

Уже в 1953 году в дневниках писателя замелькали первые сомнения в успехе его усилий на благо просвещения и благоразумия:

«Газеты. Может, я старею? Становлюсь мудрее? Нетерпимее? Иногда не могу все это переносить. Неужели разум лишен перспективы? Торжество не только глупости, реакции, эгоизма и самых примитивных форм, причем повсюду под маской прогресса, истины, человечности. Лицемер! Лицемер!»

В конце пятидесятых Ремарк вернулся к своим первоначальным писательским изыскам. Роман «Небо не знает фаворитов»¹ (1959—1961 гг.) оказался слабо завуалированным продолжением романа «Станция на горизонте» (1927—1928 гг.). Романы «Ночь в Лиссабоне» (1961—1962 гг.) и, наконец, «Тени в раю» (посмертный роман, 1971 года издания) он увязал со своими ранними произведениями об эмиграции — «Возлюби ближнего своего» и «Триумфальная арка», тем самым замкнув хронику немецкоговорящей эмиграции от ее первоистоков в начале тридцатых годов в Австрии, Швейцарии и Чехословакии до американской эмиграции времен окончания Второй мировой войны. В этом возвращении на круги своя есть какая-то самоотреченность. По сравнению с удивительной плодовитостью начала пятидесятых годов невольно напрашивается вывод об отказе от непосредственной привязки писательской деятельности к политической ангажированности. С плохо скрываемой иронией в разговоре со своим издателем Ремарк назвал роман «Небо не знает фаворитов» «основным своим произведением».

Нет сомнения, что и эти последние романы содержали политические оценки, которые, однако, как в начале пятидесятых годов, не противоречили условностям или табу. То, что некоторые темы его творчества как эмигранта не воспринимались в Германии, Ремарк осознал достаточно глубоко. В пятидесятые годы писатель однозначно ориентировался именно на те проблемы, решение которых, возможно, поставило бы под сомнение самоидентификацию немцев. Как и в случае с «На Западном фронте без перемен», его упрекали в том, что ограниченная перспектива литератора не позволила охватить и оценить смысл и содержание единого исторического целого. Гуманистическая харизма подсказала Ремарку, что ответ на поставленные вопросы могут дать только те, кто наделен властными полномочиями и, наверное, умеет оправдываться. «Воинствующего пацифиста» Ремарка в ФРГ просто не воспринимали, не хотели воспринимать. Критика романа Ганса Фрика «Брейнитцер или чужая вина» была показательной для новых взглядов Ремарка в шестидесятые годы. Усилия писателя как эмигранта, как человека «со стороны», желание подключиться к процессу осознания истории Германии самими немцами уступило место надежде и вере в новое поколение писателей.

Поэтому в последние годы жизни Ремарк ограничился в своих интервью высказываниями, в которых отстаивал идеи гуманизма, а также критиковал отдельные политические непристойности, особенно практику реабилитации нацистских деятелей. «Крупными и мелкими ироническими моментами» своей жизни он называл то, что ФРГ даже тридцать лет спустя не могла позволить себе чисто символический жест в отношении эмигрантов, лишенных немецкого гражданства в годы третьего рейха. Поэтому Ремарк не без сарказма продолжал считать себя «изгнанным», нежелательным элементом, «лишенным защиты закона». Впрочем, тесной связи между этими замечаниями и писательской деятельностью больше не прослеживается. Все свидетельства того времени, по сути, представляют собой воспоминания о пережитом и в итоге оценку выбранного писателем главного дела его жизни.

«Иногда я размышляю и о возможности остаться в Америке. Если бы я заранее знал, что меня ожидает в Европе! И все же эти мысли набегали и уносились, как ветер, они не порождали ни слез, ни отчаяния, ибо я твердо знал, что одно невозможно без другого. Возврата быть не может, ничто не стоит на месте: ни ты сам, ни тот, кто рядом с тобой. Все, что от этого осталось в конце концов, — это редкие вечера, полные грусти, грусти, которую чувствует каждый человек, ибо все преходяще, а он — единственное существо на земле, которое это знает, как знает и то, что в этом — наше утешение. Хотя и не понимает почему». (Заключительная глава романа Эриха Марии Ремарка «Тени в раю».)

Этот сборник содержит подборку до сих пор частично не публиковавшихся, малоизвестных материалов и интервью. Предлагаемые вашему вниманию тексты не являются дополнением, комментарием или пояснением к романам писателя; по убеждению Ремарка, если автор написал «последнее слово» книги, он сказал «последнее слово». Тексты отбирались таким образом, чтобы дать читателю представление о взглядах и целях Ремарка как литератора на разных этапах его жизни и тем самым снять некоторое недопонимание. Кроме того, составитель позволил себе высказать не столь часто практикуемый взгляд на «необходимый оптимизм пессимиста».

Томас Ф. Шнайдер Оснабрюк, июнь — июль 1993 г.

Примечания

1. На русском языке книга вышла под названием «Жизнь взаймы». — Примеч. ред.