Тенденциозны ли мои книги?

На вопрос, лежал ли в основе моей книги «На Западном фронте без перемен» определенный замысел, я могу только честно ответить, что меж спонтанные воспоминания о большой войне передают лишь то, что я, точно так же как миллионы моих товарищей, видел и пережил за пять лет бойни. Верен ли так часто звучащий упрек, что моя книга оказала роковое влияние на молодое поколение, что она убивает благородное чувство патриотизма, стремление к героизму, эти высшие добродетели тевтонской расы с незапамятных времен? Если мною вообще двигала какая-то идея, то это была любовь к Родине в истинном и благородном, а не в узком и шовинистическом смысле слова и преклонение перед героизмом. Но это не означает ни слепого восторга перед кровавой баней на полях сражений, ни одобрения современных методов ведения войны с таким огромным количеством машин и механических средств. Война во все времена была жестоким орудием жаждущих славы и власти, всегда противоречила основным принципам справедливости, которые присущи всем морально здоровым людям. Даже серьезное нарушение справедливости не может сделать войну легитимной.

С периода 1914—1918 годов нас приучали видеть только величие и героизм войны. Исторические книги искажают славу бесстрашных героев, заслуживших вечное уважение тем, что они сражались и умирали за свою Родину. Эти мужчины бессмертны, потому что были бесстрашны и мужественны. С совершенствованием и увеличением точности огнестрельного оружия, с применением тяжелой артиллерии, аэропланов, танков и газов, с введением механических боевых машин и привлечением индустриальной мощи, характерных для современных военных действий, активная храбрость солдата, не страшащегося противника, вынужденно уступает место чисто пассивному мужеству, близкому к восточному фатализму.

Особенно за два последних года войны техническая организация ведения боя добилась такого ошеломляющего прогресса, что каждый солдат стал полностью зависеть от случая. Многие солдаты из тех полков, которые почти целиком были уничтожены в окопах, в течение двух или трех лег позиционной войны едва ли хоть раз видели врага в лицо, за исключением тех, кто попал в плен после какого-нибудь решительного наступления. Война в старом героическом смысле слова больше не существует. Она превратилась в бессмысленный ужас, в котором людей раздавливала, побеждала и калечила механическая сила. Человеку в окопе ничего не остается, как только в пассивном отчаянии ждать, попадет ли в него, как уже попало в сотни и тысячи его товарищей; а если он выходит из боя невредимым, то это не благодаря его личному мужеству; а только благодаря его счастливой звезде, благодаря судьбе. Я бы хотел привести для примера такую ситуацию. Допустим, я нахожусь в роте солдат, построенных в ряд. Каждый пятый должен предстать перед военным судом. Падет ли смертоносный жребий на меня? Или я останусь в живых? Я могу только, отдавшись судьбе, ждать, что она решит. Личное бесстрашие, мужество во все времена заслуживали восхищения, и так будет всегда, пока они не станут бессмысленны. Политические и дипломатические конфликты между странами следовало бы улаживать политическими и дипломатическими средствами. Война, в качестве защиты и ultima ratio¹, была бы оправдана только в том случае, если бы европейская цивилизация вдруг снова оказалась под серьезной угрозой, как в средние века, когда такая угроза исходила от гуннов.

Патриотизм — высокое и благородное понятие, но шовинизм стал опасной угрозой, с тех пор как волна национализма захлестнула современный мир, а евангелие ненависти распространяется, проповедуя грубую силу. Этот шовинизм можно обнаружить во всех европейских странах, Италии и Германии. По мнению шовинистов, только агрессивный национализм является настоящим патриотизмом, а пацифизм или даже просто осуждение ужаса войны и любовь к миру они называют трусостью. Но они забывают, что в современном беспокойном мире боец проявляет меньше мужества, чем тот, кто осмеливается признать себя пацифистом. Эти соображения объясняют, почему крайние радикалы ополчились против меня, в то время как умеренные элементы, даже в консервативном лагере, признают правдивость, с которой я изобразил ужасы войны. Никто не может отрицать, что я люблю все, что есть великого и благородного в моей стране, и от всего сердца желаю, чтобы Германия восстала из сегодняшнего жалкого состояния.

Когда вышел фильм «На Западном фронте без перемен», влиятельные политические круги воспользовались всеми средствами, какие только можно себе представить, чтобы добиться запрета на демонстрацию фильма в Германии. Как известно, им это далось. Цензор запретил демонстрацию фильма на том основании, что в фильме не показаны вся слава и величие немецкого солдата. Подобное утверждение решительно неверно, потому что фильм показывает только человеческую сторону фронтовой жизни. То, что противники не всегда подходят к моим произведениям непредвзято, забавно подтверждает один случай, происшедший в свое время в связи с моей книгой. Ведущая национал-социалистическая газета опубликовала статью солдата, который четыре года сражался в окопах. «Ангрифф» восхвалял статью (а это были дословно переписанные пять страниц моей книги) как грандиозный хроникальный документ; не то что «выдумки Ремарка». Моя книга пользовалась успехом, потому что она передавала во всей простоте человеческую сторону жизни в окопах, величие и хрупкость человека, его мужество и удаль. Если бы я попытался поставить героев войны на сверхчеловеческий пьедестал, книга никогда не достигла бы такого успеха. Героизм не зависит от результата. Немецкая армия, немецкий солдат никогда не были более героичными в самом строгом смысле слова, чем в 1918 году, когда закатилась звезда Германии. К тому времени техническое превосходство неприятеля стало настолько огромным, что армия могла только упорно сопротивляться до горького конца, напрягая все нервы в героической оборонительной войне.

Никто не может желать, чтобы еще раз наступили такие ужасные времена. Самый большой технический и военный прогресс не мог бы оправдать такого желания. Ни один разумный человек не может призывать эпидемию, например, чумы, для того, чтобы врачи смогли продемонстрировать свое искусство.

(1930-1931)

Примечания

1. Ultima ratio (лат.) — последний довод. В дипломатии: разрыв дипломатических отношений и, в качестве крайней меры, война.