Зрение очень обманчиво

Последний, кто может действительно оценить фильм, снятый на основе какой-то книги, — это, вероятно, сам автор книги. Когда я 28 лёт назад впервые увидел фильм «На Западном фронте без перемен», он вызвал у меня смешанные чувства. Я восхищался постановкой батальных сцен, но исполнители ролей казались мне чужими, я никак не мог идентифицировать их с людьми, оставшимися в моих воспоминаниях. Они были другими: у них были другие лица, и они по-другому себя вели.

Нынче происходит нечто противоположное. Странная колдовская сила втиснула впечатление от фильма между моими воспоминаниями и персонажами книги. Фильм перемешал актеров-исполнителей и людей, сохранившихся в моей памяти, причем воспоминания часто занимают лишь второе место. Когда я теперь думаю о персонажах книги, то перед глазами возникают в первую очередь лица исполнителей ролей в фильме, и только если я глубже покопаюсь в моей помутневшей памяти, возникнут люди той поры, какими они были на самом деле. Фильм живее. Зрение может быть очень обманчивым.

Из шести фильмов, снятых по моим книгам, я принимал участие в работе только над одним — последним — «Время жить и время умирать». Если автор дорожит своим здоровьем, ему следует воздержаться от работы над фильмом, пока он не поймет; что фильм не может быть достоверной копией его книги. А если бы был копией, то, вероятно, оказался бы плохим фильмом. Он не может быть даже переводом со словесного языка на кинематографический. В лучшем случае он будет преобразованием в визуальный ряд, полный сюрпризов, — также и для автора, которому придется отказаться от сцен, которые ему дороги, и увидеть новые, для появления которых он не видит никаких оснований.

Даже если фильм близок к совершенству, автор всегда найдет повод для того, чтобы возмутиться и тысячекратно преувеличить свое возмущение. Когда я впервые смотрел фильм «На Западном фронте без перемен», я заметил, что на унтер-офицере во время очень короткой, длившейся несколько секунд сцены, была «неправильная» фуражка — у нее не было козырька, хотя офицеры имели право носить только фуражки с козырьком. Мне было крайне неприятно, когда на экране мелькнула эта мелкая оплошность. Превосходно снятые батальные сцены уже ничего для меня не значили, — я видел только эту «неправильную фуражку» и представлял себе, как весь германский генеральный штаб и националистическая пресса будут использовать эту ошибку, дабы уличить в обмане весь фильм.

Никто ничего не заметил. Ни генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, ни генералы из министерства обороны, которые видели фильм до того, как его выпустили в прокат по всей Германии. Воображение тоже может быть очень обманчивым.

Когда я в прошлом году приехал в Берлин, чтобы работать над фильмом «Время жить и время умирать», параллели с фильмом «На Западном фронте без перемен» были для меня очевидны. Точно так же как различия.

Обе книги были написаны мной; обе были книгами о войне, первая — о первой, вторая — о второй; оба фильма произведены одной и той же компанией — «Universal International». Но «На Западном фронте без перемен» снимался в Голливуде, а «Время жить и время умирать» — только в Берлине и в Германии.

Я помню премьерный показ фильма «На Западном фронте без перемен» в Берлине в 1930 году. За несколько недель до этого Йозеф Геббельс, в ту пору возглавлявший берлинскую организацию нацистской партии, прислал ко мне человека, чтобы узнать, согласен ли я подтвердить, что фильм этот был продан моими издателями и снят компанией «Universal» без моего ведома. Он хотел использовать в качестве антисемитской пропаганды то обстоятельство, что меня — автора нееврейской национальности — использовали две еврейские фирмы в своих «космополитических пацифистских» целях. В награду он пообещал мне протекцию нацистской партии. Его не смущало, что его партия упрекала меня и мой роман в том же самом. Его посланец сказал мне, что общественная память коротка, а партия приучена к дисциплине — они поверят тому, что им скажут. Не стоит говорить, что я отклонил этот бред и таким образом упустил возможность прослыть мучеником нацистской партии.

На премьере фильма Геббельс произнес ядовитую речь; его сподвижники бросали в зал жестяные банки, называемые в народе «бомбы-говнючки», и выпускали в публику белых мышей, чтобы прекратить демонстрацию фильма, а на площади перед кинотеатром устроили грандиозную демонстрацию.

Я пригляделся к демонстрантам. Среди них не было людей старше двадцати; следовательно, никто из них не мог быть на войне 1914—1918 годов и никто не знал, что через десять лет они попадут на войну и большинство из них погибнет, не достигнув тридцати лет.

Меня in effigie, то есть в моих книгах и тех копиях фильмов, которые сумели разыскать, сожгли в Берлине в 1933 году. Все мои книги были запрещены, но я, несмотря на это, имел счастье еще раз появиться на страницах германской печати — причем даже в собственной газете Гитлера, «Фёлькишер Беобахтер». Один венский писатель переписал слово в слово главу из «На Западном фронте без перемен», дав ей, однако, другое название и другое имя автора. Он послал это — в порядке шутки — в редакцию гитлеровской газеты. Текст был одобрен и принят к публикации. При этом ему предпослали краткое предисловие: мол, после таких подрывных книг, как «На Западном фронте без перемен», здесь читателю предлагается история, в каждой строчке которой содержится чистая правда, Правда тоже иногда может быть очень обманчивой. Хотя и недостаточно часто.

Когда я в прошлом году дождливым вечером приехал в Берлин, я прошелся по площади Ноллендорфплац, где нацисты в свое время проводили демонстрации. Вся площадь лежала в развалинах, как и кинотеатр и еще много километров городской территории вокруг. Я миновал руины дома моего первого издателя, которому я некогда передал рукопись романа «На Западном фронте без перемен». Он ее отклонил и заявил мне, что никто больше не желает читать о войне. Тем самым он преподал мне хороший урок: не слишком полагайся на экспертов. В эти же годы я усвоил также, на что я могу полагаться: на независимость, терпимость и чувство юмора — три вещи, не слишком распространенные в Германии..

Побродив какое-то время в дождливых сумерках, я вдруг заметил, что заблудился. Я жил в Берлине годами, но теперь слишком многие ориентиры исчезли. Мне пришлось спрашивать, как пройти в нужном мне направлении через нагромождения руин. То же самое случилось, когда я приехал в город, где родился. Я чувствовал себя там чужаком, и мне пришлось купить старые фотографии, чтобы вспомнить места моей юности.

Когда я открыл дверь в студию, где должен был сниматься фильм «Время жить и время умирать», мне представилось зрелище, похожее на дурной сон. Я вновь увидел все это: знамена со свастикой, черные мундиры отборных частей, атмосферу честолюбия, коррупции и смятения. На какой-то миг зрелище это было до того невероятно, что уже показалось мне почти вероятным — в этом разрушенном городе, где руины стали нормальным явлением, а восстановленные кварталы казались чудом. Мы увидели аналогичную реакцию несколько дней спустя, когда выехали из студии на одну из улиц города, чтобы снять какой-то эпизод. По дороге нам пришлось остановиться, чтобы заправиться. В машине у нас сидели трое актеров, занятых в фильме и одетых в мундиры офицеров элитных войск. Женщина на бензозаправке увидела нас, отвернулась и крикнула в сторону дома: «Отто, беги! Они опять здесь». Воспоминание тоже может быть очень обманчивым.

Значительное отличие романа «На Западном фронте без перемен» от нового фильма состоит в том, что роман содержит весьма впечатляющие батальные сцены, а «Время жить и время умирать» их вообще не содержит. В этом фильме нет ни одного вражеского солдата, но разрушений намного больше, чем в первой войне. Враг здесь невидим. Смерть падает с неба. Окопная война — пройденный этап: линии фронта повсюду. Война солдат — тоже пройденный этап: тотальная война направлена на каждого. Война героев — опять-таки пройденный этап: можно спрятаться, но нельзя защититься. Когда-нибудь в будущем несколько человек будут нажимать на кнопки — а миллионы умирать страшной смертью. Проблема войны состоит в том, что люди, которые ее хотят, не ожидают, что на ней им придется погибнуть. А проблема нашей памяти — в том, что она забывает, изменяет и искажает, чтобы выжить. Она превращает смерть в приключение, если смерть тебя пощадила. Но смерть — не приключение: смысл войны в том, чтобы убивать, а не выживать. Поэтому лишь мертвые могли бы рассказать нам правду о войне. Слова выживших не могут передать ее полностью, а фильмы иногда могут. Наше зрение более обманчиво, чем слово. Надеюсь, этот фильм тоже сможет.

(1957)