История любви Аннеты

Аннетта Штолль выросла в небольшом университетском городке в центральной части Германии. Это была свежая юная девушка, белолицая и беззаботная хохотушка. Она не слишком усердно училась в школе, но обожала сладости и кинофильмы. Товарища ее детских игр звали Герхард Егер; мальчик был на три года старше ее, тощий и долговязый, предпочитавший книги и серьезные разговоры.

Они были соседями, и их родители тоже дружили между собой. Так и получилось, что Аннетта и Герхард росли вместе, как брат и сестра. События в жизни одного были и событиями в жизни другой — пустующие сады, извилистые переулки, воскресенья с колокольным звоном, летние луга, сумерки, звезды, ароматы и захватывающее дух таинственное волшебство юности — все это было у них общее.

Но позже все изменилось. Хорошенькая и рано созревшая, она приобрела властную самоуверенность кокетливой шестнадцатилетней девушки. Она внезапно попала из светлого, знакомого сада детской дружбы в полумрак завораживающих тайн. Юный Герхард Егер, который еще совсем недавно был старшим товарищем и защитником ее детства, теперь казался ей неуклюжим подростком, намного моложе ее самой, и из-за присущей ему нерешительности и задумчивости чуть ли не смешным. Она любила в жизни все круглое и гладкое, и было нетрудно предсказать, каким будет ее будущее — спокойным и заурядным, с респектабельным супругом и здоровыми детьми.

Когда Герхард закончил первый семестр в университете, они оба почувствовали, что стали чужими друг другу.

А потом началась война. Город охватило всеобщее ликование. Каждый день все больше гимназистов выпускных, классов и студентов начальных семестров меняли свои разноцветные картузы на серые солдатские фуражки добровольцев. Их юные лица выглядели уже почти отрешенно: они казались серьезнее, старше, и были так прекрасны в своей молодой готовности к самопожертвованию; но в то же время слишком жива еще была их связь со школьной партой, лодочным клубом и вечерними проказами — слишком жива еще была связь с мирной жизнью, чтобы они по-настоящему понимали, что это все означало и куда их несет судьба.

Герхард Егер записался в добровольцы в числе первых. Спокойного, нерешительного и задумчивого юношу словно подменили. Казалось, что в его душе горит пламя, пусть еще и далекое от всепожирающего военного угара профессоров. Он и его товарищи видели в войне нечто большее, чем просто сражения и защиту родины. Для них война была великим ураганом, который сметет обветшавшие идеалы самодовольного упорядоченного существования и омолодит устаревшие нормы жизни.

Все они уехали на фронт в одно и то же воскресное утро. На вокзале толпилось множество плачущих, взволнованных и восторженных друзей и родных. Там собрался чуть ли не весь город. Повсюду были цветы, зеленые ветки торчали из дул винтовок, оркестр гремел не переставая, а над толпой носились восторженные восклицания и выкрики. Как только поезд тронулся, Герхард вдруг увидел перед окном своего купе Аннетту. Она махала рукой кому-то другому в соседнем вагоне. Он схватил ее за руку:

— Аннетта...

Она засмеялась и бросила ему в окно остававшиеся в ее руке цветы.

— Привези мне из Парижа что-нибудь красивое!

Он кивнул, но больше ничего сказать не успел, так как поезд уже прибавил ходу, а на перроне продолжалось столпотворение — громкое пение смешивалось с грохотом духовых оркестров. Развевающееся на ветру белое легкое платье девушки было последним воспоминанием, которое он увез с собой...

В первые месяцы Аннетта мало слышала о Герхарде. Потом письма и открытки со штемпелем полевой почты начали приходить все чаще и чаще. Она пребывала в полном недоумении: никак не могла взять в толк, чем можно объяснить столь внезапную перемену. Но еще более непонятным казалось ей, что эти письма — с каждым месяцем все больше — посвящались только воспоминаниям об их общем детстве. Она-то ожидала подробных описаний храбрых атак и каждый раз вновь разочаровывалась, читая лишь о вещах, которые давно знала и которые ей наскучили.

Войсковая часть Герхарда понесла страшные потери во время битвы во Фландрии. Несколько дней спустя его родители получили лишь коротенькое сообщение, из которого следовало, что из двухсот остались неранеными только их сын и еще двадцать семь человек. В те же дни Аннетта получила длинное письмо от Герхарда, в котором тот с необычайным подъемом напоминал ей о каком-то майском утре и усыпанном белыми цветами вишневом дереве за Крестным ходом у стен собора. Его отец только покачал головой, когда прочел это письмо. Мол, он чувствует свой долг и верность высшим идеалам и был бы счастлив, если . бы его сын проявил себя более героическим образом. Аннетта отложила густо исписанный листок в сторону и пожала плечами — она уже не помнила то майское утро.

Тем больше удивились они оба, когда вскоре стало известно, что Герхард проявил во время той битвы во Фландрии такую необычайную смелость, что был награжден и повышен по службе прямо на поле боя.

Спустя некоторое время он приехал домой в отпуск, — мускулистый, подтянутый и загорелый — совсем не похожий на того, кого Аннетта представляла себе по его письмам. На фоне болтливого и хвастливого отца Герхард казался вдвое серьезнее, временами он был отрешенным и странно рассеянным. Впервые оставшись наедине с Аннеттой, после странного часа, в течение которого они не сказали друг другу ни слова, лишь беспомощно глядели по сторонам и обменивались внезапными беглыми взглядами, он вдруг ни с того ни с сего взял ее руку в свои и спросил, не могли бы они обвенчаться. Он весьма упорно, хотя и спокойно настаивал на этом, даже несмотря на ее возражение, что они оба еще слишком молоды. Ему было девятнадцать, а ей не исполнилось еще и семнадцати.

В ту пору не было ничего необычного в поспешных военных свадьбах и помолвках — такие события вполне вписывались в настроение всеобщего подъема. После первого минутного потрясения Аннетта быстро привыкла к этой мысли — просто пришла к выводу, что оказаться первой замужней дамой в классе весьма приятно. И ей очень нравился этот молодой офицер с мужественной внешностью, в которого превратился мечтательный Герхард из ее детства, а больше ничего, в сущности, и не требовалось. Ее родители — состоятельные и доброжелательные люди, к тому же большие патриоты, дали свое согласие на свадьбу и даже были рады — ведь свадьба давала повод устроить большой праздник.

Торжество началось в полдень. А во второй половине дня, во время свадебной трапезы, пришел специальный выпуск газеты, сообщавший о новой большой победе на Восточном фронте. Отец Герхарда велел купить и принести в зал все вышедшие газеты и вслух читал собравшимся за столом сообщения с театра боевых действий. Десять тысяч русских взяты в плен! Свадебные гости с жаром выражали восторг. Произносились речи, распевались патриотические песни, и Герхард в своем сером мундире казался олицетворением идеалов, которыми все упивались.

Священник пожал ему руку, учитель потрепал по плечу, отец пожелал ему вновь с такой же целеустремленностью биться с врагами, и все присутствующие столпились вокруг Герхарда, чтобы чокнуться и выпить с ним за «победу, славу и счастье в бою». Герхард, который стал лишь еще мрачнее и молчаливее, после этого вдруг вскочил со своего места, схватил бокал и, пока все общество сидело вокруг стола в немом ожидании, с такой силой стукнул им по столу, что тот разлетелся вдребезги.

— Вы... — выдавил он, — вы... — И добавил, переводя взгляд темных горящих глаз с одного на другого: — Да что вы об этом знаете?

И вышел.

В тот вечер и всю ночь он взволнованно говорил с Аннеттой, словно хотел удержать нечто, что ускальзывало от него. Он говорил о юности, о цели в жизни, о жизни вообще. И все это время он говорил только о ней — тем не менее ей казалось, что он имел в виду вовсе не ее.

На следующий вечер он возвращался на фронт. Но весь тот день он старался остаться наедине с Аннеттой. Он был как в бреду. Не хотел больше никого видеть, только бродить с ней по площадям и паркам, сидеть с ней на лугу у реки, пока не пришло время ехать. Он казался ей странным, и она даже чуть-чуть его побаивалась. Прощаясь, он крепко обнял ее и говорил что-то так быстро и сбивчиво, словно многое не успел сказать и сделать. Потом на ходу вскочил в уже тронувшийся поезд.

Через четыре недели он погиб, и Аннетта в свои семнадцать лет стала вдовой.

Война продолжалась, и годы становились все более кровожадными, пока наконец в городке не осталось почти ни одного дома, где бы не носили траур, и судьба Аннетты, о которой поначалу жители часто говорили между собой, поблекла по сравнению с еще более тяжкой участью тех семей, где погибли и отец, и сыновья. Да она и сама мало-помалу стала забывать о постигшем ее горе. Она была слишком молода, и тех нескольких дней, которые они с Герхардом прожили вместе, ей не хватило, чтобы почувствовать его своим супругом. Для нее он оставался другом юности, который погиб на войне, — как и многие другие.

Однако было заметно, что теперь в ее характере появилась некоторая замкнутость. С прежними подружками ее теперь, в сущности, ничего больше не связывало — она ощущала себя уже не такой юной. Но, с другой стороны, она считала, что и к взрослым вроде бы не относится — для них она была слишком молода. Так и получилось, что она и сама не очень-то понимала, как ей себя вести. Слишком много всего произошло и слишком быстро миновало.

Но события последних лет войны не оставляли ей времени для раздумий. Она добровольно работала с утра до ночи младшей сестрой милосердия в одной из больниц. Водоворот времени ворвался в жизнь всех и поглотил каждого в отдельности.

Потом пришло перемирие, за ним революция, ряд путчей, кошмар инфляции — и наконец, когда все это миновало и Аннетта пришла в себя, она даже удивилась, обнаружив, что стала двадцатипятилетней женщиной, причем жизнь ее отнюдь ничем не обогатилась. Ибо о Герхарде она теперь почти не вспоминала.

Вскоре скончались ее родители. Ее благосостояние понизилось до такой степени, что Аннетта возблагодарила судьбу, когда ей удалось получить место сестры милосердия в одном из городов на севере Германии. Спустя несколько месяцев она познакомилась с мужчиной, который начал ухаживать за ней и хотел на ней жениться. Сначала она не решалась, но со временем он ей понравился, и был назначен день свадьбы.

Теперь ей следовало бы почувствовать себя по-настоящему счастливой, но ее точило какое-то беспокойство. Что-то в душе — она сама не понимала, что именно, — пугало ее. Она ловила себя на том, что целиком погружалась в свои мысли и ничего не замечала вокруг, а если с ней заговаривали, она рассеянно слушала, но ничего не слышала. Мысли ее затуманивались, и она погружалась в мрачную отрешенность черной меланхолии. Ночами она просыпалась и беспричинно плакала. Но потом снова и снова пыталась бурными ласками и страстной жаждой любви преодолеть странную преграду, постепенно возникавшую перед ней.

Временами, когда она бывала одна в своей комнате и глядела в окно на голые серые дома напротив, ей чудилось, будто стены их превращаются в прозрачный туман, за ним открываются двери и становятся видны переулки и островерхие крыши, а дальше — летние луга и заброшенные сады, залитые жарким солнечным светом, — тут на нее нападала невыносимая тоска по дому, и в конце концов она пришла к выводу, что все ее трудности от этой тоски. А раз все дело в этом, то нужно просто вернуться домой и увидеть все своими глазами.

Она решила на несколько дней съездить в родной город, жених поехал вместе с ней.

Приехали они вечером. Аннетта была сильно взволнована. Едва успев распаковать вещи в гостинице, она рассталась с женихом и ушла в город одна.

Она подошла к дому, который когда-то был ее родным. Потом заглянула в сад. Ее волнение все росло. Луна светила, и крыши блестели в ее лучах. В воздухе носились ароматы весны, и у Аннетты возникло ощущение, что перед ней открываются какие-то перспективы, что-то новое уже появляется на горизонте и приближается к ней, напоминая о чем-то, но о чем — она не могла вспомнить.

Она пошла в луга. Трава была тяжелой от росы. Вишневые деревья белели, словно были покрыты свежим снегом. И вдруг, совершенно неожиданно, ей послышался голос: ушедший в небытие, давно забытый, отрешенный голос; ушедшее в небытие, давно забытое, отрешенное лицо. В душе ее что-то прорвалось — нечто затаившееся, нечто бесконечно далекое, немыслимо усталое, тяжкое, печальное — она уже давно забыла и думать о нем. Теперь он возник и завладел ею с большей силой, чем когда-то при жизни, — то был внезапно очень любимый, потерянный и все же никогда ей по-настоящему не принадлежавший Герхард Егер.

Она вернулась в гостиницу, словно оцепенелая, едва держась на ногах. Бросила взгляд на жениха — до чего же он чужой! Она могла бы его возненавидеть, такого, каким он стоял перед ней, — живой и здоровый. Лишь с трудом выдавила она несколько самых необходимых слов. Он хотел поговорить с ней, настаивал все еще раз обдумать, обещал подождать. Она только кивнула в ответ и попросила оставить ее одну.

Те несколько дней, которые она прожила вместе с Герхардом, теперь стали для Аннетты ее мукой и тайной. Она вытащила на свет Божий его письма и читала их, пока глаза не слепли от слез. Она разыскала нескольких его фронтовых товарищей и без конца расспрашивала их обо всем, что они о нем знали. Один из них подолгу беседовал с Герхардом там и даже разговаривал с ним в тот день, когда он погиб. Тут Аннетта впервые услышала, что такое, в сущности, война, впервые поняла, о чем говорил Герхард в ночь перед отъездом, впервые осознала, что требовалось от нее — стать для него прибежищем, тихой гаванью, маленьким огоньком любви посреди моря ненависти, искоркой человечности посреди всеобщего уничтожения, теплом, доверием, почвой, на которой он мог устоять, всей планетой, родиной и мостом, по которому он мог бы вернуться.

Ее охватило раскаяние... и любовь. Она, для которой некогда все это было лишь небольшой данью тщеславию, легкомысленной склонностью ко всему необычному, памятью о детской дружбе и немного девчачьей гордостью, она, так быстро забывшая его и почти никогда о нем не вспоминавшая, теперь вдруг полюбила — полюбила его тень.

Она уединилась от всех и от всего. Знакомые пытались поговорить с Аннеттой, как-то помочь ей вернуться в прежнее состояние. Но ничего не помогало. Если бы рядом с ней жил кто-то, ему, вероятно, удалось бы освободить ее от гнетущих воспоминаний. А так она оставалась с ними наедине.

Аннетта становилась все более странной. Часто, когда в комнате никого не было, она громко разговаривала сама с собой. Вскоре она потеряла работу. Позже вступила в небольшую секту, проводившую спиритические сеансы. Однажды ей померещилось, что Герхард приближается к ней. Так проходили годы... Однажды ее не стало... Последнее, что она видела, был темный крест оконной рамы, за которым стояло заходящее солнце.

(1931)