Жена Йозефа

Это случилось в 1919 году; бузина уже цвела, когда унтер-офицер Йозеф Тидеман вернулся домой. С ним была только жена. Она сама его привезла — даже кучера не взяла с собой.

Целый день пути они молча сидели рядом. Блестящие от пота коричневые спины лошадей слегка покачивались перед ними. Они свернули на улицу своей деревни и медленно поехали по ней. В лучах вечернего солнца люди стояли перед своими домами, и кое-кто из жен иногда клал руку на плечо своего мужа. Но Тидеман никого не узнавал — даже свою собственную жену и лошадей.

В июле 1918 года его засыпало землей от взрыва мины, когда он сидел в блиндаже с несколькими однополчанами. Его спасла чистая случайность — часть расщепленного взрывом бревенчатого наката косо поднялась над его головой, иначе его обязательно раздавило бы насмерть. До него добрались только через несколько часов, считая, что он наверняка уже задохнулся. Но два расщепившихся бревна так сцепились друг с другом, что между ними оставалась небольшая щель, через которую поступал воздух.

Тидеман еще был в сознании, когда его вытащили, и, если судить по внешнему виду, практически не был ранен. Некоторое время он апатично просидел на земле у края траншеи, отсутствующим взглядом уставившись на трупы своих товарищей. Санитар потряс его за плечо и попытался влить ему в рот чашку кофе со шнапсом. Тут Тидеман глубоко вздохнул и потерял сознание.

Очевидно, он перенес тяжелый шок, и почти год его переводили из одной неврологической клиники в другую. В конце концов его жене удалось получить разрешение забрать Тидемана домой.

Когда телега свернула на дорогу, ведущую к его усадьбе, и стала подскакивать на ухабах возле сарая, Тидеман выпрямился. Жена побледнела и затаила дыхание. В хлеву хрюкали свиньи, ветерок принес аромат цветущих лип. Тидеман повернул голову в одну сторону, потом в другую, словно ища чего-то. Но потом вновь впал в забытье и ни на что не реагировал — даже на свою мать, которая вошла в комнату, когда он сидел за столом. Он съел все, что ему подали, потом прошелся по дому. Он хорошо в нем ориентировался, точно знал, где держат скотину, а где находится спальня. Но ничего не узнавал. Пес, сначала с большим интересом обнюхавший его, повизгивая, вновь улегся возле печки. Но не стал лизать Тидеману руки и прыгать вокруг него.

В течение первых недель Тидеман много времени просиживал в одиночестве рядом с амбаром, греясь на солнышке. Он ни на кого не обращал вниманиями ему предоставили свободу — пусть делает что хочет. Ночами у него часто случались приступы удушья. Тогда он вскакивал, бил по всему, что попадало под руку, и вопил. Один раз он чуть не погиб от потери крови, когда разбил окно и сильно поранил запястье. После этого жена велела затянуть окно в спальне проволочной сеткой.

Еще к Тидеману пришло ощущение счастья — это случалось, когда он играл с детьми. Он делал им маленькие бумажные кораблики и вырезал из ивовых веток свистки. Дети его любили и, когда пришло время собирать голубику, взяли его с собой в лес по ягоды. На обратном пути они хотели сократить дорогу и пройти часть пути по открытой местности. Но едва они вышли из-под защиты последних деревьев, как Тидеман забеспокоился. Испуганный и взволнованный, он что-то крикнул детям и плашмя бросился на землю. Они удивленно уставились на него. Он потянул малыша за рукав, заставил сесть рядом с собой на землю и не поддавался уговорам подняться во весь рост и идти дальше по открытой местности. Он все время порывался ползти и то и дело пригибался. Дети не знали, что делать, поэтому побежали вперед, чтобы известить его жену. А когда они убегали от него через поля, Тидеман в крайнем возбуждении кричал что-то им вслед и закрывал глаза, словно ожидая, что вот-вот случится нечто ужасное.

Со временем он растолстел и обрюзг — он ничего не делал, ел все подряд и в больших количествах. Мало-помалу он познакомился со всеми в доме, но не понимал, что он здесь тоже свой. Их лица казались ему чужими — он их не вспомнил. Почти всегда он был приветлив и выглядел довольным. Лишь иногда, случайно увидев свежую, только что отколотую щепку, начинал плакать, и успокоить его было нелегко.

Его жена сама управлялась с хозяйством. Она уволила старшего рабочего за то, что тот за столом посмеялся над каким-то беспомощным жестом Тидемана. Парень этот вернулся через несколько дней, чтобы объяснить, что он не хотел никого обидеть, но она лишь выдала положенные ему деньги, не слушая объяснений, и вышла из комнаты. Однажды вечером, когда сын мельника начал к ней приставать и запер дверь, она схватила висевшее на стене охотничье ружье и так и стояла с ним в руках, пока тот, глупо ухмыляясь, не убрался восвояси. Такие попытки предпринимали и другие, но успеха не имели. Жене Тидемана было тридцать пять лет, и красота ее была строгой и гордой. Она надрывалась на работе, но никого к себе не подпускала.

В течение первых месяцев на усадьбу частенько приезжали доктора. Тидеман от них прятался, и его всякий раз приходилось искать. Только если его звала жена, он слушался и появлялся. Один из докторов оставался на усадьбе почти целый год, чтобы попытаться вылечить Тидемана. Когда он уезжал, жене пришлось продать несколько голов скота. В тот год урожай зерновых сильно пострадал от обильных летних дождей, картофель тоже плохо удался. Трудный выпал год.

Но состояние Тидемана не изменилось. Жена его равнодушно выслушала заключение доктора, словно оно ее не интересовало. Однако по ночам, когда Тидеман во сне начинал бормотать непонятные слова и метаться по кровати, она прижималась к нему всем телом, словно веря, что ее тепло сможет ему помочь; при этом она прислушивалась к его бормотанью, задавала вопросы и заговаривала с ним. Он не отвечал, но постепенно успокаивался и вскоре засыпал.

Так проходили годы.

Однажды к ним в гости на несколько дней приехал фронтовой товарищ Тидемана. Он привез фотографии, сделанные в те времена, и в последний вечер показал их хозяйке дома. Среди них было и групповое фото взвода, в котором служил Тидеман. На снимке солдаты сидели голые по пояс перед блиндажом и ухмылялись: они искали вшей в нательных рубахах. Улыбающийся Тидеман — второй справа — сидел с поднятой вверх рукой, крепко сжимая большой и указательный пальцы.

Жена Тидемана просмотрела все снимки один за другим. Когда она была занята этим, в комнату вошел Тидеман. Тяжелыми шагами он прошел к печке и сел на стул. Жена взяла групповой снимок и долго держала его перед собой, переводя глаза с поблекшего снимка на апатичную фигуру у печки.

— Значит, там это и случилось? — спросила она.

Товарищ мужа кивнул.

Женщина надолго замолчала. В тишине слышалось только шумное дыхание Тидемана. Какая-то мошка влетела в окно и начала порхать вокруг лампы. Дрожащая тень ее крыльев запрыгала по столу и по фотографиям, придавая им видимость движения и жизни. Женщина показала на снимки траншей и разрушенных деревень.

— Это все и сейчас так?

— Да уж наверняка, — ответил товарищ мужа.

Быстрым движением она протянула ему карандаш и разгладила ладонью пакетик из-под сахара, лежавший рядом с ней на скамье под окном.

— Напишите здесь название этого места. И как туда попасть.

Фронтовой товарищ удивленно поднял на нее глаза:

— Вы хотите туда съездить?

Женщина еще раз взглянула на снимок, на котором Тидеман сидел перед блиндажом еще смеющийся и здоровый. Потом спокойно посмотрела на него.

— Да, — ответила она.

— Мы все очень хотели бы как-нибудь туда съездить, — задумчиво произнес тот, медленно выводя буквы. — Вы должны ехать через Мец.

Прошло довольно много времени, прежде чем все было готово к отъезду. Окружающие не понимали, почему ей захотелось туда поехать, и пытались ее отговорить. Но она не обращала внимания на их возражения. Спокойно сидела и решительно упаковывала все, что считала необходимым для поездки. А когда ее принимались расспрашивать, отвечала односложно. Просто говорила:

— Так надо.

Поездка оказалась трудной. От езды у Тидемана разболелась голова, а жена не знала никого, кто мог бы им помочь. Да она и не понимала языка тамошних жителей. Она просто стояла и смотрела людям в глаза, пока они не догадывались, что она хотела сказать.

К вечеру третьего дня они добрались до того населенного пункта, где стояла рота Тидемана. Оказалось, что это малолюдная унылая деревня с длинными рядами серых домов. Таких развалин, как на фотографии, не было видно. Все было отстроено заново.

Несколько конных повозок с туристами подъехали к трактиру. Их переводчик подошел к жене Тидемана и заговорил с ней. Она спросила, не может ли он что-нибудь сказать ей о том участке фронта, где был контужен ее муж. Он пожал плечами — мол, теперь повсюду опять поля и некоторое время назад их снова засеяли.

— Повсюду? — спросила она.

— О нет! — Переводчик, видимо, начал понимать и объяснил, что неподалеку, не больше километра отсюда, все еще сохранился участок с траншеями и воронками почти в таком же виде, как раньше. — Может, отвести вас туда?

Она кивнула, и, оставив вещи в трактире, они отправились в путь.

День выдался ясный и теплый. Легкий ветерок веял над склонами холмов, маленькие голубые бабочки порхали между траншеями и проволочными заграждениями. По краям воронок росли маки и ромашки. Луга, появлявшиеся тут и там, мало-помалу отступили, деревня исчезла из виду, и, когда они перевалили через один из холмов, вокруг них внезапно разлилось мертвое молчание поля боя, -нарушаемое только небольшими группами людей, копавшихся в земле между воронками. Это сборщики металлолома, объяснил переводчик, они ищут железо, медь и сталь.

— Здесь? — спросила она.

Переводчик кивнул.

— Земля здесь набита боеприпасами, — сказал он. — Поэтому вся эта местность отдана в аренду одной металлообрабатывающей фирме. Трупы, которые эти люди находят, собирают и хоронят на разных кладбищах в округе.

Он показал направо, где виднелись длинные ряды белых крестов, сверкавших на солнце.

Жена Тидемана пробыла там вместе с мужем до самого вечера. Они прошли по множеству траншей и воронок, постояли возле множества разрушенных и рухнувших блиндажей. Она часто поглядывала на него, потом двигалась дальше. Но он безучастно следовал за ней, и на его потухшем лице так и не появилось проблеска жизни. На следующее утро она снова была там. Теперь она знала, как туда пройти, и день за днем можно было видеть, как они оба медленно бредут по глинистым полям, усеянным воронками, — усталый сутулящийся мужчина и высокая молчаливая женщина. Вечером они возвращались в трактир и уединялись в своей комнате.

Иногда по бывшему полю сражения их сопровождал переводчик. Однажды он привел их на участок, куда редко добирались туристы. Ни одной живой души не было видно вокруг, кроме редких групп сборщиков металлолома, занятых своим делом.

В одном месте лабиринт фронтовых траншей оставался практически нетронутым. Тидеман остановился перед каким-то блиндажом и наклонился ниже. Так он делал уже не раз, но тут жена его замерла на месте и схватила переводчика за плечо. Из входа в блиндаж торчало несколько гнилых досок, которыми раньше были обшиты стены. Тидеман обследовал их, осторожно ощупывая каждую руками.

В этот момент раздался громкий стук молотка по металлу: в нескольких сотнях метров от них начали работать сборщики. Звук этот так нестерпимо резанул слух, что женщина невольно сделала странный жест рукой, словно хотела заставить его умолкнуть, — но уже в следующий миг земля вздрогнула у них под ногами от страшного взрыва, за которым последовали свист, вой, шипенье и отчаянный, пронзительный вопль сборщиков.

— Взрыв! — воскликнул переводчик и помчался куда-то. — Они откопали мину!

Женщина, сама не зная как, вдруг оказалась на корточках подле одного из сборщиков, ногу которого разорвало в клочья. Она оторвала рукав от чьей-то рабочей куртки и обернула вокруг бедра мужчины. Потом подняла с земли кусочек железа, сунула его в узел и таким образом потуже перевязала рабочего, который потерял сознание, как только приподнялся, опершись о локоть, чтобы взглянуть на рану. Товарищи понесли его к шалашам. Женщина поднялась на ноги. Переводчик засыпал ее рассказами — ведь это был седьмой взрыв за две недели! Она огляделась, ища пучок травы, чтобы вытереть им залитые кровью руки. Потом вдруг вся напряглась и прислушалась. Раненого уже унесли достаточно далеко, но откуда-то все еще доносился какой-то глухой, сдавленный крик. Она бросилась назад...

Это кричал Тидеман. Он лежал, распластавшись на земле, и, обезумев от ужаса, пытался найти укрытие. Плечи его вздымались и опускались, он непрерывно вопил, уткнувшись в землю. Переводчик удивленно посмотрел на него и хотел было помочь ему встать. Но женщина удержала его.

Несколько рабочих прибежали из шалаша. Они думали, что Тидеман ранен, и хотели его унести. Но женщина никого к нему не подпускала. Она вдруг изменилась, движения ее стали порывистыми, но все же она заставила их уйти — столько силы, мольбы и страха было в ее глазах. Наконец они ушли, покачивая головами, ушел даже переводчик, а женщина провожала их взглядом, пока они не скрылись в лабиринте траншей. Тогда она уселась на ступеньки блиндажа и стала ждать.

На землю опустились сумерки, и Тидеман затих. Теперь он лежал на земле, как тогда, и звуки благодарственной молитвы плыли над местом их ночлега. Но женщина сидела не двигаясь.

Наконец Тидеман зашевелился. Он попытался приподняться на локтях, но только беспомощно осел на землю. Спустя какое-то время он предпринял вторую попытку. Жена не пришла ему на помощь. Только отступила поглубже во мрак блиндажа.

Тидеман стал ощупывать землю вокруг себя. Его руки отломили кусок дощатой обшивки. Он попробовал встать, но не смог. Тогда он остался сидеть, то и дело оглаживая руками траву. Потом поднял голову и стал медленно поворачивать ее из стороны в сторону. И бесконечно повторял это движение.

Над их головами запела птичка. Руки Тидемана перестали двигаться.

— Анна, — произнес он вдруг с легким удивлением в голосе.

Жена его не издала ни звука, но, когда она взяла его за локоть, чтобы увести оттуда, ее лицо внезапно дернулось, словно хотело распасться на части, и она покачнулась.

Спустя несколько недель Тидеман уже смог взять на себя заботы по усадьбе. Его жена и без него хорошо управлялась с хозяйством: стадо увеличилось на четырнадцать голов, а кроме того, она смогла прикупить еще несколько лугов и полей.

(1931)