В.И. Пинковский. «Жанровая структура романа Э.М. Ремарка "На Западном фронте без перемен"»

Жанр является универсальной категорией поэтики. Все уровни произведения — от идейного до стилистического — управляются жанровыми законами, определяются ими. Бывает, что жанр какого-либо произведения плохо поддается кодификации. Это, к счастью, не относится к раннему роману Ремарка, тем более что в прозе «потерянного поколения» у него есть жанровый предшественник (чуть ли не двойник) — роман А. Барбюса «Огонь» (1916 г.). У «Огня» имеется подзаголовок — «дневник взвода». Книгу Ремарка можно назвать «дневником отделения». Здесь необходимо сделать одну оговорку. Есть «записки», «дневники», «заметки» как таковые. К художественной литературе они обычно отношения не имеют, потому что не воссоздают действительность, а фотографически ее отражают. И есть формальная стилизация под эти жанры. Дневник, строго говоря, есть хроника жизни, желательно — ежедневная. Жизнь, если брать ее в каждодневном аспекте, — слабосюжетна. Остросюжетным рассказ о чьей-либо жизни делается благодаря устранению лишнего. Как герой любил, враждовал, побеждал, изобретал и т. д. — интересно. Как он ежедневно вставал утром, умывался, завтракал, шел на службу и т. п. — не очень. Но вот что примечательно: «острое» (будем называть его новеллистическим) построение сюжета порождает огромное количество жанров — от детективных и авантюрных до сатирических, фантастических и... трудно даже назвать предел. «Родственник» новеллы среди малых форм — анекдот, среди крупных — роман. Книга Ремарка чужда (и. думаю, принципиально чужда) новеллистически-романической литературе; более того, в ней нет ни одного эпизода, построенного по схеме: захватывающая завязка — динамичное развитие действия — кульминация — неожиданная развязка. Есть, конечно, и у Ремарка новеллистический материал: эпизод с похищением гуся Паулем Боймером; эпизод убийства Паулем в рукопашной французского солдата и некоторые другие, но все эти эпизоды не развиваются автором в новеллы. Создается ощущение, что Ремарк «боится» придуманности, искусственности, литературности, боится написать, «как в жизни не бывает».

В некоторые эпохи литература «стесняется» быть искусством, «стыдится» так называемого «художественного вымысла», берет на себя функцию «правдивой рассказчицы о событиях». Это, в общем-то, функция публицистики. Отсюда господство жанров документальных или близких к документальным: очерков, записок, заметок, мемуаров, дневников. Компоновка сюжета у Ремарка отличается «жизненной непреднамеренностью»: многие эпизоды дублируют друг друга (эпизоды на передовой, в госпитале и т. д.), как в реальной жизни день может быть похож на день.

У Ремарка даже явно анекдотические по материалу сюжетные линии (с унтер-офицером Химмельштосом, с учителем Кантореком) приглушены. Это объясняется общим пессимистическим пафосом книги. По словам Ремарка, его книга является не обличением, не исповедью, а попыткой рассказать об искалеченном поколении. Эти слова объясняют не только преобладающий эмоциональный строй романа, но и некоторые пока еще не затронутые нами его жанровые особенности. Если абстрагироваться от трагической темы книги, от горького пафоса «потерянного поколения», то можно будет увидеть, что перед нами, по сути, нравоописательное произведение, родственное, если пользоваться русской терминологией, «физиологическому очерку» прошлого века.

Нравоописательная литература имеет два необходимых компонента: описание среды и описание типов данной среды. Важно подчеркнуть, что индивидуализация характеров претит нравоописанию и, соответственно, психологическая эволюция, психологическая нюансировка чужды нравоописательной литературе.

В романе Ремарка представлено несколько типовых характеров. Начнем с менее значимых и перейдем затем к главным героям. Уже упоминавшийся унтер-офицер Химмельштос — тип казарменного мини-тирана, компенсирующего свою незначительность в гражданской жизни властью, данной погонами и уставом, объект солдатской ненависти и презрительных шуток. Канторек — тип того самого «немецкого учителя», который, перефразируя известное выражение, воспитал немецкого солдата («Кантореков были тысячи», — говорит Пауль Боймер).

В традициях нравоописания даны и внесюжетные персонажи: так, в описании русских пленных отмечаются прежде всего типические черты: добрые крестьянские лица, широкие лбы, широкие носы, большие губы, широкие руки... Типическим является и поведение этих персонажей: в первую очередь, как пленных, во вторую — именно как русских пленных.

Главные герои — повествователь Пауль Боймер и его товарищи по отделению — психологически на одно лицо. Различительные эпитеты (один — философ, другой — наивен и почти без образования и т. п.) не меняют сути дела. Человек интересен Ремарку не как неповторимая личность, а как представитель определенного социально-исторического типа (в данном случае — представитель молодого поколения, загубленного войной). Недаром повествователь, говоря о каких-нибудь совершенно конкретных своих переживаниях, употребляет обобщающее местоимение «мы».

Может показаться, что один из товарищей Пауля, Станислав Катчинский, все же выделяется своей индивидуальностью на фоне остальных, но это ошибочное представление. Катчинский — не индивидуальный характер. Он задуман как почти фольклорный тип разбитного солдата, не пропадающего ни в какой ситуации. Но у Ремарка этот аналог нашего Василия Теркина не совершает почти ничего, что не было бы под силу его товарищам. Тип ловкого солдата трансформирован общей идейной направленностью книги: геройствующий на передовой и в тылу персонаж диссонировал бы с пессимистическим тоном повествования.

Пафос книги сказывается и на стилистическом уровне. Автор далек от какой-либо поэтизации войны.

У Ремарка герой-повествователь представительствует за целое поколение людей сугубо мирных, штатских («Когда мы снимаем форму, мы чувствуем себя штатскими,» — признается он), оказавшихся жертвами войны. Вот почему в речи действующих лиц отсутствует узкоспециальная военная терминология. Профессиональные военные слова, употребляемые ими, — общепонятны.

Типологическому подходу в изображении характеров соответствует отсутствие речевой индивидуальности у героев. Пауль Боймер отмечает, что его товарищи и он сам говорят одинаково. Действительно, если убрать из диалогов указания на говорящих, трудно распознать, где чья реплика. Показательно, что русский переводчик романа Ю. Афонькин, не находя иногда достойного русского эквивалента какой-нибудь экспрессивной реплики одного персонажа, снижает экспрессию и в ответной реплике другого, соблюдая (вольно или невольно?) принцип «одинаковости» речи. Ограничимся одним примером. У Ремарка:

«Katczinsky steht vor ihr wie ein General und sagt: «Auge auf, Finger lang! Das ist die Parole bei den Preußen». Wir sind überrascht. Ich frage: «Meine Fresse, Kat, wie kommst du denn dazu?» [1; 28].

В русском переводе Ю. Афонькина:

«Катчинский стоит перед ним важный, как генерал, и говорит:

— А ну, налетай! Солдату зевать не годится!

Мы поражены.

— Вот это да, Кат! И где ты только раздобыл такое? — спрашиваю я» [2; 29].

Здесь самое время остановиться: главное сказано, а мелочи — очевидны без комментариев. Хотелось бы в заключение высказать несколько итоговых мыслей.

Когда Ремарка обвиняют в шаблонности сюжетных ситуаций, к тому же повторяющихся (это обвинение содержится даже в статье о писателе в Краткой литературной энциклопедии [3; 249]), в том, что характеры персонажей заданы, а не показаны в развитии, в отсутствии психологической глубины и тому подобном, то поступают не меньшей мере некорректно: к Ремарку подходят с критериями, применимыми к литературе а) романической, б) психологической, в) великой. Начнем возражать этому несправедливому обвинению с последнего пункта: новшеств, развивающих литературу в целом, у Ремарка нет. Это говорит только о том, что для построения своей модели действительности немецкий писатель мог обходиться традиционными средствами, которые использовал профессионально. По второму пункту можно возразить следующее: Ремарк чувствует себя свободно в типовой психологии, а не в индивидуальной.

Типовая психология — всегда упрощение. Мы говорим, например, о национальном характере (типовая психология), но нация состоит из индивидуальных характеров, типические черты просто более заметны, потому что повторяемы во множестве носителей их Типовая психология (особенно на бытовом уровне) порождает мифы о различных нациях. Типовая психология доминирует в некоторых великих произведениях: «Илиада» Гомера дает нам почти исключительно типические характеры героев. Троянские и греческие герои войны родственны качественно, различаясь в количественном отношении. Такой взгляд на человека мог установиться только в родовом обществе, достаточно однородном, в корне отличающемся от общества независимых индивидов, имеющих не общеродовые воззрения на жизнь, а самые разнообразные. Но разве поколение молодых людей, прошедших войну, не имеет такого количества общих черт, чтобы его можно было в некотором отношении считать тем же «родом»? Достаточно раз увидеть, как люди, пережившие нечто общее и масштабное, бросаются друг к другу при встрече, как родные. Остальные для них — почти чужие. Это — «народ в народе», очень гордящийся своей непохожестью, «особостью», охраняющий ее По пункту первому скажем совершенно определенно, что романические структуры Ремарку не под силу. Это не обвинение, это просто констатация очевидного. Не всем дано работать с крупными формами: Чехов не писал романов, Тютчев — поэм. Это просто особенность того или иного таланта, как и приверженность к очерково-нравоописательному творчеству. В.М. Гаршин и В.А. Гиляровский были участниками-добровольцами одной и той же войны (русско-турецкой). Рассказы об этой войне замечательного очеркиста-бытописателя Гиляровского читать невозможно: фальшиво. Автор талантливых очерков о Москве и москвичах в сфере новеллистико-романической предстал перед читателем как шаблонный беллетрист. Правду о той войне написал Гаршин — это была его художественная «территория», для его типа таланта.

Ремарк пытался совместить нравоописательное и романическое. Получалось не всегда. Дело не только в том, что Ремарк, объективно говоря, не Бальзак и не Лев Толстой, у которых это получалось. Дело еще и в тех причинах, которые мы пытались выявить выше. Разобраться в этих причинах нам во многом помог жанровый подход. Кому-то может показаться, что Ремарк понятен и без такого подхода, что любить его можно без «всех этих литературоведческих экзерсисов». В ответ на это хочется вспомнить слова лермонтовского Печорина о женщинах. Он говорит в своем дневнике, что стал любить женщин в «тысячу раз сильнее» с тех пор, как узнал «все их недостатки и мелкие слабости». Это слова настоящего специалиста в своей области. Думается, Ремарк только выиграет, если его читатели хоть в малой степени будут специалистами в литературоведении. Этой цели и посвящена данная работа.

Примечания

1. Remarque Е.М. Im Westen nichts Neues. — Berlin und Weimar: Aufbau-Verlag, 1989. — 205 S.

2. Ремарк Э.М. На Западном фронте без перемен. — М.: АО «ВИТА-ЦЕНТР», 1991. — 192 с.

3. Краткая литературная энциклопедия. — Т. 6. — М.: Сов. энцикл., 1971. — 1040 ст.